– Это и ежу понятно. То есть мне. – А зачем такими сложными словами говорить?
– А вот отсюда и следует неизбежный вывод, что даже временное прекращение разумной деятельности не является прекращением существования.
– Ну, бляха-муха… Этому на философском факультете учат что ли? – Еж старательно пытался понять ход мысли философа.
– Этому жизнь учит. Я знаю, что та пуля, которая прекратит мою рациональную деятельность, не сможет прекратить мое существование. Ибо она в другой плоскости…
Их разговор неожиданно оборвал мощный взрыв, ухнувший где-то недалеко так, что осколки тут же застучали по стволам деревьев.
– Какой противный стук… – сказал Прокашев и продолжил. – Когда эта моя жизнь закончится, я обязательно стану греком. Там тепло, виноград и оливки.
– Ну ты еще себе имя выбери заранее.
– А чего его выбирать? Уже выбрал. Мне бы хотелось, чтобы меня звали Конхисом. А если не получиться греком, я бы хотел быть хомячком…
– Эй, Хомячок! – крикнул дед. – Подь-ка сюды!
Прокашев-Конхис вздохнул, положил винтовку и масленку и пошел к командирам.
– Переводить будешь! – сказал Леонидыч.
– Я? Я же не знаю датского!
– Зато ты умный!
– А я тут зачем? – спросил Колупаев.
– А ты страшные морды корчи. Они у тебя получаются, – велел дед. – Эй, данскер, штаб твой нужен. Штаб! Понял? Штаб где?
Тот пожал плечами – не понимаю!
– Валер! Подь сюды! – крикнул дед, раскуривая самокруточку. – И бинты немецкие прихвати. Ага?
– Сейчас, – откликнулся Валера. Через минуту подошел и протянул деду.
– Не… Ты сядь рядом и приготовь, как будто рану бинтовать.
– Ага…
– Готов? Паша отстрели этому говнюку палец на ноге.
– Подождите! Вы чего? Дайте я попробую сначала! – воскликнул Прокашев.
– Паша, погодь… Ну попробуй, хомячок или как там, Комхис?
– Конихс. Эй! Я – Леша. Ты? Наме как?
Датчанина потрясывало:
– E… Eric…
– Эрик. Гут, чего уж там. – Прокашев разгреб хвою под ногами. – Смотри, Эрик. Мы – тут, – ткнул он пальцем в землю и положил на это место шишку. – Вир хир. Понял?
До эсесовца дошло. Он опять закивал головой.
– Во хир фон… Как его?
– Шальбург! – подал голос Вини, навалившийся на сосну и чего-то жующий
– Во хир фон Шальбург? И чего я сказал?
Однако Эрик понял. Он провел пальцем замысловатую линию от шишки к другой шишке, которую воткнул вертикально. А потом, поперек линии положил палку. И горячо что-то заговорил на своем.
Рядовой Прокашев нахмурил лоб, долго слушая излияния датчанина.
– Ничего не понимаю. Вроде знакомые слова, а не понимаю.
– Undefined! – тыкал пальцем пленный в палку. А потом в вертикальную шишку – Schalburg, Schalburg…
– Ага… Вот, говорит штаб, а вот мы. А тут не пойми чего. Может дорога, а может овраг… Вас ист дас? Бррр-фрррр… Я?
Эрик закивал головой. Потом ткнул пальцем в веточку и изобразил, что как будто едет за рулем – ? Бррр-фрррр… Я! Я!
– Километер? Айн, цвай драй вифиль? – Прокашев показывал ему пальцы.
Эсесовец подумал и показал – от шишки, изображавшей партизан до щепки, изображавшей дорогу – три километра. От дороги до штаба – половина километра – Эрик загнул один палец.
– Понятно… Тащим его с собой. Проводником. Там кончим его. Паша справишься?
– А то!
– Товарищ унтер-офицер Богатырев! – Прокашев встал с колен. – А за что его кончать-то?
– Ты это… ответил ему дед, почесав уже отросшую бороду. – Пролетарскую мягкотелость тут не проявляй. Эта сука твою землю топчет и ты на войне.
– Женевская конвенция есть, все-таки, – заупорствовал Алеша Прокашев. – Он же пленный!
– И чего? Это враг и все тут. Ладно, посмотрим. Как на месте будет. Хороший ты человек, Конхис!
Леонидыч только покачал головой. А Вини сказал странную фразу:
– Знал бы ты, Хомячок, знал бы ты…
Паша Колупаев только пожал плечами.
А в это же самое время Рита с Маринкой уединились, шепча о чем-то своем, секретном, женском…
…Девчонки отошли чуть в сторону, захватив кусочек душистого мыла, найденного Юрой в ранце одного из немцев. Поплескаться в воронке с талой водой. Девочки…
– Парни, блин, им бы лишь в войнушку поиграть! – сказала Ритка. – Генерала решили в плен взять….
– Мальчишки! – отозвалась Маринка. – Даже дед и тот – мальчишка.
– Угу… А после этих игр нам с тобой их выхаживать, между прочим! Фу, какая вода холодная!
– Ага… Только вот знаешь…
– Что, Марин?
– Мне они такими больше нравятся. Не то, что наши…
– В смысле, наши? Юра с Ежом, что ли?
– Нет… Наши, которые там. В прошлой жизни. У них же только деньги да прибыль… Понимаешь, Рит?
– А говорят, что только у нас деньги на уме!
– С больной головы… Друг друга обманывают, нам врут и все ради чего? Чтобы вместо финского сервелата брауншвейгскую колбасу есть? Смешно…
– Можно подумать мы с тобой предпочитаем свеклой вместо какого-нибудь … пользоваться…
– Да это понятно, Рит. Только вот тут как-то по-настоящему… А там, дома…
– Дома… – Ритка вдруг заплакала.
– Ритуль, ты чего?
– Домой хочу… И ногу расцарапала… От коленки до ступни… Вон посмотри…
– Ой, а чего… Валерке покажи! А когда ты так?
– Да по мосту этому ползли. А чего Валерку отвлекать? Вон – посмотри, чего делается, а я тут с царапиной…
Ритка зарыдала во весь голос, Маринка же присела рядом и обняла ее:
– Да хорошо все будет, Риточка, хорошо…
– Домой хочу…
Один патрончик на двоих,
Двоим стреляться – горький стих.
И почему-то неохота
Спорить зря.
Один сказал – уже идут.
Другой кивнул – да. Пять минут.
Теперь все можно,
Только шесть минут – нельзя.
А. Климнюк
Десантник Паша зашел за спину к эсэсовцу, достал нож, подобранный им еще во время побега, потом – двигаясь мягко, чуть слышно, как кошка, – подошел к датчанину сзади. Похлопал его по плечу – тот обернулся, улыбнувшись… И полоснул ножом поперек горла. Фонтан крови ударил такой струей, что обрызгал рядом стоящего Ежа. Тот матюгнулся шепотом: