Ночью опять здорово подморозило. Промокшие за день валенки стали дубовыми, холод коварно пролазил под истрепанные маскхалаты и порванные полушубки. Небольшие костерки, около которых грелись на стоянке, как правило, были сложены из еловых веток. Они стреляли, разбрасываясь искрами, и стоило только зазеваться, как маленькая искорка могла выжечь огромную дыру в полушубке. И того считай – пиши пропало. А как тут не задремать – замерзающему и голодному? Плевое дело. Но Шамриковым везло. То ли потому, что они следили друг за другом внимательно, то ли потому, что старший Шамриков был многоопытнее салажонков-десантников. Все-таки не один десяток лет по вятским дремучим лесам отшагал с ружьишком.
– Артемка! Что зубами стучишь? – снова провел по усам рукой старшина.
– Х-х-холодно… Вон ветер какой с озера поднялся! – Артема трясло, как бездомного тузика.
– Ветер это хорошо… – хмыкнул старшина.
– Ч-чего хорошего? – пытался тот унять дрожь.
– Ветер на нас. Собаки не учуют раньше дела.
Артем кивнул. На самом деле, в чем он не хотел признаться даже самому себе – тем более самому себе! – он боялся. Он боялся боя, а еще больше боялся, что этот страх увидит его отделение, увидит его отец, увидит комвзвода. Он боялся смерти и боялся стыда. И эти два страха боролись за душу сержанта. Плохой, черный страх и хороший страх, белый. И он не знал, какой же из этих страхов победит, когда начнется бой.
Он не знал, что в душе его отца также боролись два таких же чувства. Страх за сына и за себя.
И оба они не знали, что эта борьба идет в душах всех, кто сейчас лежит в снегу под Демянском.
И никто не знал, что так оно и должно быть. Главное в такой ситуации – помочь нужному тебе страху. А вот который из них нужен тебе?
– Бать, что-то уши заложило! – пожаловался Артем старшему.
– Сейчас немцы шмальнут… Враз отложит, – буркнул тот в ответ. – Запалы в гранаты вставил?
Артем молча кивнул.
Немецкие прожектора внимательно освещали предполье аэродрома. По его периметру ходили часовые, натянув суконные свои пилотки по уши и похлопывая себя по бокам. В конурах, укрытых то ли для маскировки, то ли для тепла лапником, поскуливали собаки.
– Бать… Гудит что-то в небе…
Над головами и впрямь послышался все усиливающийся тяжелый гул.
На аэродроме вдруг тоскливо заныла сирена. Прожектора взметнули свои длинные лучи вверх. Немцы забегали, засуетились. Захлопали зенитки.
– Наши! Смотри! Наши!
В черное, засыпанное звездами небо неожиданно взлетела красная ракета.
– Огонь! – крикнул комвзвода.
И страх сразу закончился.
Десантники открыли яростный огонь по бегающим фрицам. Те растерялись, не ожидав такой подлости, забегали еще быстрее.
Из-за спин взлетели еще несколько ракет, указывая нашим бомбардировщикам цели – взлетную полосу, склады ГСМ, ангары с самолетами, позиции зениток.
– Ну как, Артемка? Отложило ухи? – перекрикивая шум боя, ткнул сына в плеча старшина.
Тот быстро кивнул в ответ, не найдя секунды, чтобы ответить отцу. Артем выцеливал скакавшего туда-сюда зайцем какого-то ошалелого немца. И лишь с третьего выстрела зацепил того. Немец нелепо взмахнул одной рукой и свалился на землю. Рядом бесновалась на цепи раненная осколком овчарка. И не выла, не скулила, а почти кричала, как человек, от боли и ужаса. А на аэродроме рвались, окрашивая небо красным и оранжевым, рвались бомбы.
Внезапно, сбив рогатку заграждения, с аэродрома выскочил, хлопая не прикрепленным тентом, большой грузовик.
Артем рванул к дороге, вытаскивая из-за ремня гранату. Размахнулся и кинул, удачно попав под радиатор машины. Грохнул взрыв, показавшийся Артему почему-то оглушительнее других разрывов. И в ту же секунду сильный удар свалил его в снег…
– Не стой как дурак! – рявкнул ему в ухо навалившийся сверху отец. – А теперь вперед!
Он, сержант и еще несколько бойцов помчались к грузовику.
Из кузова выпрыгнул немец в одном кителе, без шинели. И тут же упал, скошенный автоматной очередью. За ним выскочил еще один. И тоже свалился. Потом еще один. Туда же!
Кто-то из бойцов схватился было за гранату, но старший Шамриков перехватил его руку:
– Погодь! Обглядим кузов для начала. Артемка! Глянь! Я прикрою!
Младший сначала полоснул очередью по тенту, потом, привстав на шипящее пробоиной колесо, заглянул в кузов:
– Нет ни хрена! А не… Есть! – Он перелез через задний борт. И через минуту выставил на задний борт какой-то ящик. – Принимай!
– Бутылки тут! – крикнул кто-то из бойцов его отделения, опустивший ящик на снег.
– Разберемся потом! – крикнул Артем. – Хватайте по одной!
Сам же, отбив прикладом горлышко, понюхал и удивленно сказал:
– Вино, смотри-ка… – и сделал большой глоток.
– Я те дам вино! – рявкнул на него старшина Шамриков. – Все матери расскажу. Вино он тут пьет! Ну-ка дай!
И теплая сладкая жидкость потекла в отвыкший уже от еды желудок.
– Бать! – удивленно сказал Артем. – Ты ж не пьешь!
Старший Шамриков утер усы и солидно ответил:
– А я и не пью. Я ем!
И машинально пригнулся, потому как тяжелый осколок басовито прогудел совсем близко.
– Желтые! Желтые, командир, пошли!
И впрямь, над горящим аэродромом снова взлетели ракеты. На этот раз желтые, обозначающие отход.
А наши бомберы, сбросив смертельный груз, нагло и спокойно возвращались без потерь домой.
Без потерь отходила и бригада, если не считать двух легкораненых…
– Да… Тот налет был полной для нас неожиданностью, господин подполковник.
– На то мы и десантники, господин обер-лейтенант.
– Аэродром был практически разгромлен. Но мы его восстановили.
– Я знаю.
– Хотите откушать? – как-то по старорежимному спросил фон Вальдерзее.
– Хочу. Но не буду, – поморщился Тарасов.
– Почему? – удивился немец.
– Если я еще что-нибудь съем, то могу умереть от желудочных колик. После двухмесячного голодания…
– А чаю?
– От чая не откажусь.
Пока дежурный по штабу суетился с чаем – сволочи где-то стащили серебряные подстаканники, не из Германии же их привезли? – фон Вальдерзее снова завел этот ничего не значащий для войны разговор.
– Все-таки я считаю, что вы железные люди, – вздохнул он.
– Почему? – удивился Тарасов, краем глаза наблюдая за суетящимся денщиком.