– И как же вы решали проблему с ранеными, господин подполковник? – обер-лейтенант подпер щеку рукой.
– Опуево атаковали только два батальона. Первый и второй. Четвертый и третий прикрывали операцию с флангов. А тыловики в это время оборудовали аэродром на Невьем Моху.
– Прямо на болоте?
– Конечно, герр лейтенант, у нас не было другого выхода. И в ночь после операции командование фронта наконец установило более-менее постоянную связь с нами. В ту ночь…
– На четырнадцатое?
– Да, на четырнадцатое марта… В ту ночь на взлетные полосы сели первые «ушки».
– Кто, простите?
– «У-два».
– Аааа… Ваши «швейные машинки»…
– Почему «швейные машинки»? – удивился Тарасов.
– Стрекочут они как наши «Зингеры». Очень неприятные штучки, господин подполковник. Честно признаюсь.
– Почему? – опять приподнял брови подполковник.
– Их практически невозможно сбить, как ни странно. Самолет можно сбить, а эту летающую мебель… Русская фанера! Разве что убив пилота или попав в мотор, а это, как вы понимаете…
– Конечно, понимаю. Я видел, как они садились на болото… – шмыгнул носом Тарасов. – Не хотел бы я быть на их месте…
Настала очередь удивляться немцу:
– Можно подумать, вашему месту можно завидовать…
– И моему нельзя. На войне вообще нельзя завидовать никому. Впрочем, не только на войне!
* * *
Импровизированный аэродром освещался кострами, расположенными по краям взлетной полосы. Черное небо подсвечивалось их багровым светом. Из этого света медленно и бесшумно, с выключенными моторами, ровно гигантские птицы, планировали один за другим «уточки». Подпрыгивая двухметровыми лыжами на кочках, они неслись по восьмидесятиметровой посадочной полосе, постепенно замедляя скорость. А там к ним подбегали десантники и, хватаясь за крылья, вручную отворачивали легкие самолеты в сторону.
Как ни утаптывай снег – каждую ямку не заровняешь. Летчики рисковали скапотировать или сломать посадочную лыжу, но все же садились друг за другом.
Командиры взводов третьего батальона охрипшими голосами командовали бойцами, спеша разгрузить люльки между крыльев, привешенные вместо бомбовой нагрузки.
Тарасов стоял и смотрел, как они приземляются. «Наконец-то, наконец-то!» – билась в голове единственная мысль. – Наконец-то! – не сдержавшись, он крикнул Мачихину, потом повернулся к нему и схватил его за плечи:
– Ну, сейчас дадим фрицам жару! Слышишь, комиссар!
Мачихин улыбнулся:
– Слышу, командир! Да не тряси ты меня так!
Тарасов с силой хлопнул его по плечу и побежал к первому севшему самолету.
Из открытой кабины «У-два» неуклюже выбирался летчик, замотанный теплым шарфом по самые глаза.
Спрыгнув наконец с крыла на снег, он поднял очки и стащил обледеневший шарф с лица.
Тарасов, не сдерживая себя, с разбегу обнял его и даже попытался приподнять от прилива чувств:
– Ребятки! Молодцы! Спасибо, ребята!
Летчик даже не нашелся сначала, что ответить коренастому мужику без знаков различия, выскочившему из морозной темноты. Лишь потом, когда Тарасов на мгновение прекратил его хлопать по спине, чуть отодвинулся:
– Мне б к подполковнику Тарасову…
– Да я Тарасов! Я! Слышишь, летчик! Вы же всю бригаду мне спасли!
Летчик сделал шаг назад и приложил руку к заледеневшему летному шлему:
– Лейтенант Зиганшин! Эскадрилья доставила грузы продовольствия и медикаментов по приказу генерала Курочкина!
– Сколько вас?
Летчик оглянулся. Пять «уточек» стояли в разных углах полевого аэродрома. С каждого десантники сноровисто таскали в общую кучу мешки.
– Все пять, товарищ подполковник! Прибыли без потерь! Линию фронта пересекли с выключенными моторами…
– Как пять… Всего? Этого же мало… – Тарасов растерянно посмотрел на лейтенанта. – Этого же мне на раз пожрать…
– Постараемся еще рейс сегодня сделать потемну, товарищ подполковник!
– Там чем в штабе думают, а лейтенант? – стал закипать Тарасов. – Мы уже девять дней не жрамши! Они это понимают?
– Товарищ подполковник… Мы и так без бортстрелка все летели, безоружные. По триста кило на самолет нагрузили и вперед.
Тарасов выругался. Полторы тонны на две тысячи человек… Меньше, чем по килограмму продуктов на человека. На один раз поесть… И так захотелось дать в морду этому усатому лейтенанту. Но комбриг сдержался. Летчик-то был тут ни при чем. И так он сделал все что мог – прошел без потерь линию фронта, нашел в огромном лесном массиве посадочную площадку, освещенную кострами, сел без потерь и сейчас ему лететь обратно. И все это в открытой кабине на тридцатиградусном морозе, между прочим!
– Лейтенант, скажи мне как на духу… Почему снабжения нет? Где «тэбехи»? Что у вас там летчики делают? С официантками спят?
– Товарищ подполковник… – обиделся летчик.
– Ладно, ладно, Зиганшин, не обижайся… Пойдем-ка я тебя нашим чаем напою…
Тарасов приобнял летеху за плечи и повел к костерку, рядом с которым сидели Мачихин и Шишкин, прихлебывая густо парящий чай.
– Капитан, плесни летчику. Видишь, замерз в воздухе как собака…
– Спасибо, товарищ подполковник, но я…
– Пей, говорю! – приказным тоном рявкнул на него Тарасов и протянул ему кружку.
Лейтенант Зиганшин взял крагами кружку, осторожно прикоснулся к ней губами… Хлебнул…
– Это ж вода, товарищ подполковник!
– Это по-вашему вода! По-нашему – чай! Пей давай, пей… Тем более, это не просто вода, а вода с брусникой. Выкопали тут пару кустиков. И заварили.
– Правда, мочегонный чай получился, – буркнул майор Шишкин. – Я допить кружку не успеваю, как уже в кусты надо бежать…
– Зато витамины, начштаба… – хохотнул Мачихин.
А лейтенант с тоской подумал, что как бы не обмочиться в полете от такого чая…
– Лейтенант, тебя как зовут? – обратился к Зиганшину Тарасов.
– Сергей…
– А по отчеству?
– Олегович… – растерянно ответил лейтенант. – А что?
– Сергей Олегович, ты мне скажи по душам, что у вас там среди летчиков говорят? Почему снабжения нет?
– Да как же нет, товарищ подполковник! Вчера ночью «ТБ-три» вылет делали. Сбрасывали на парашютах тюки.
– Какие тюки?? – Немногословный Шишкин едва не выронил кружку с «чаем».
– Ну я уж не знаю… Нас комполка предупредил, что, если посадочная оборудована не будет, скидывать по ракетам.