Очень редко внешние раздражители его все-таки доставали, но тогда он отвечал или возмущался на автопилоте: «Закройте дверь! Сквозняк!» или «Я занят! Не мешайте! Зайдите завтра!» Но порой его начинало раздражать, мешать, отвлекать от работы что-то более сильное, и при этом внутри организма начиналось некое буйство сродни революции. Рот или пересыхал до оскомины, или становился полон слюны, которая не успевала сглатываться. А потом в поле зрения попадала тарелка с изумительно пахнущим горячим блюдом. Глаза непроизвольно фиксировались на этой тарелке, а в сознании просыпалось недоумение: «Летающая тарелка?!» Потом удавалось рассмотреть женскую руку и в продолжении улыбающееся лицо Лилии Монро. Дальше уже в сознание прорывался повелительный, непререкаемый голос, которым Колобок пользовалась в совершенстве, и огорченному вынужденным простоем художнику ничего больше не оставалось, как спешно оттереть с пальцев краску, послушно сесть за стол и зверски наброситься на еду.
При этом он, как правило, не отрывал взгляда от своей работы, придирчиво ища огрехи и намечая следующий этап работ. Так длилось до некой грани, после которой надобности организма в пище оказывались сравнительно удовлетворены, и контроль над телом опять захватывал творческий гений Андрея Санрегре. С безумным блеском в глазах художник отбрасывал вилку или отставлял стакан с недопитым соком и вновь бросался творить.
После чего опять не замечал ничего вокруг. Монро на это печально вздыхала и позволяла вестовому убрать со стола, оставляя там лишь термос с горячим крепким кофе, вазу с черным хлебом, тарелочку с нарезанным сыром «Эдам» да любимое красное вино художника. Порой он и вина выпивал пару глотков, прикладываясь прямо к бутылке.
Санрегре творил. Санрегре священнодействовал.
Хотя порой тихонечко входящие в комнату зрители пытались рассмотреть и полюбоваться рождающимся у них на глазах шедевром. Они ни словом, ни окликом, ни шумным движением не отвлекали мастера от его работы. А если уж и делились мнением, то лишь вне мастерской. Причем это мнение скорее было недоуменным. Ведь уже шли четвертые сутки, а на холсте до сих пор не просматривалось единой, хорошо различимой целостности. Конечно, сам поток горной реки уже проглядывал, но напоминал скорее мазню абстракционистов. Ну а уж самое главное чудо в картине не показывало себя даже скромным намеком.
Зато сам Андрей уже видел это чудо, рождающееся у него из-под кисти, ощущал его всем своим гением живописца и нисколько не сомневался, что задуманный шедевр будет сделан довольно быстро. Насколько быстро, этого вопроса он пока себе не задавал, продолжая жить в творческом угаре. В любом случае остановиться и как следует отдохнуть у него даже мысли не появилось. Но где-то ближе к ночи он начал прорисовывать то самое важное, двойственное видение образа, который должен был рассматриваться с расстояния в пять-шестъ метров от картины. Пришлось отбегать на нужное расстояние и присматриваться чуть ли не после каждого мазка. Скорее всего, эта беготня да очередной глоток кофе позволили творцу заметить рассевшегося за столом старого приятеля. Видимо, сознание само подспудно решило сделать короткий перерыв в работе художника, и тот замер с термосом в одной руке и кистью в другой:
– О! Анатоль – собственной персоной?! Какими судьбами?
– Да вот, сижу, любуюсь. Интересно со стороны наблюдать.
– И давно?
– Уже час ты меня не замечаешь.
– Ну, извини, я тут как-то вообще словно в туман провалился. Вина хочешь?
Генерал с улыбкой прищурился:
– На работе не пью.
– Как?! Разве тебя еще не выгнали на пенсию?
– Запарятся гнать! Да не забывай, настоящие воины – и на пенсии в строю.
– Да нет, без шуток? – недоумевал Андрей. – Ты никак со своими танками решил это здание охранять?
– Много чести этому зданию! – фыркнул генерал. – Да оно только от лязга гусениц развалится.
– Тогда при чем здесь работа?
Анатолий Дмитриевич покосился на дверь и приподнял лежащую на столе перед ним газету. Под ней оказался готовый к стрельбе пистолет. И только потом последовало должное объяснение:
– Ты туг «в туман провалился» и не знаешь, что на белом свете творится. А там такое – что не приведи Господь! Но все последние новости рассказывать – суток не хватит, поэтому я сразу о насущном. Например, сегодня вечером вроде как намечается покушение на экспертов.
– Да ну?! Так они…
– Понятно, что приняли меры! Но заодно и возле тебя присмотреть решили.
Санрегре начал понемногу возмущаться:
– А меня каким макаром это покушение касается? Ты, что ли, охранять меня собрался? Так пусть мне дадут пистолет, я и сам справлюсь!
– Ага! – Генерал еле сдержался от смеха. – Ты вон меня только через час заметил. Сюда рота ввалится – ты внимания не обратишь!
– Ну… роту замечу, наверное.
– Если толкаться начну т и на ночлег станут располагаться. Вот потому меня и попросили по старой нашей дружбе тебя подстраховать.
– Не лучше ли дверь пока замуровать? – включил свое соображение Санрегре.
– Смысл? Вдруг эвакуироваться придется.
– Да и кому я вообще нужен?
– О-о-о! – Генерал многозначительно поднял вверх указательный палец левой руки. – Это ты еще недавно был скромный, не рвущийся к большой славе художник. Причем не рвущийся больше по собственной лени и разгильдяйству. А сегодня ты – величина всемирного значения. И о тебе сейчас, даже несмотря на чуть ли не конец света, говорят в мире искусства громче всех.
– С какого такого бодуна? – Андрей выглядел ошарашенным.
Если он доведет до ума шедевр, над которым сейчас работает, то наверняка взлетит на некую вершину известности, это он понимал. Да и эксперты утверждали, что намерены приложить максимум усилий для рекламы. Но чтобы вот так резко, вдруг заявить о своем творчестве во всеуслышание? К такому взлету следовало готовиться заблаговременно.
Ну и старый приятель не стал тянуть, а раскрыл всю подноготную такого стремительного успеха:
– Вчера продали твою первую картину, из тех, которые я успел выкупить. Я тогда к тебе заходил и подробно рассказывал, но сомневаюсь, что ты хоть слово запомнил. Уже работал как глухонемой.
– Мм? Что-то смутно мне такое припоминается.
– Хорошо хоть смутно! Так вот, картина продалась раз в сорок дороже. Наш официальный спонсор Гордоковский сразу окупил все свои расходы. Ну а сегодня ушло с аукциона еще два малых полотна.
Генерал словно отвлекся, о чем-то задумавшись. Но на самом деле сделал паузу специально, намереваясь заинтриговать приятеля. И тот в самом деле не выдержал:
– Ну! Почем продали?
– Да не так много, как ожидалось. За два с половиной и за три – соответственно. Итого в сумме пять с половиной… – Пауза. – Миллионов. Причем не в рублях, а… – Вообще критическая по длине пауза, после которой было произнесено чуть ли не шепотом: – В евро!