— Где вы взяли деньги, чтобы заплатить им?

— Это финансировал в основном Исак. Не знаю, где он берет деньги. Может быть, у родителей.

— И ты не скажешь мне, кто убийца?

— Нет.

Молчание.

— Но неужели не понимаешь: это убийство — то, что ты сделал? То, что сделали вы все.

Бьёрн вздохнул.

— Харпа, я так не считаю.

— Как это может быть не убийством?

— В Исландии люди гибли всегда. Это опасное место. Фермеры гибнут в метелях, разыскивая овец. Рыбаки тонут в море.

— Теперь уже нет. Уже много лет фермеры не гибнут от холода. И мой отец не потерял ни единого человека на своем судне.

— Ему повезло. Я потерял двух братьев — одного родного, другого двоюродного. Они находились на судне моего дяди, когда оно затонуло. Дядя и еще двое спаслись.

Харпа приподняла брови.

— Я не знала этого.

— Мне было четырнадцать лет. Я тоже должен был находиться на том судне, но у нашей футбольной команды был важный матч на кубок. С тех пор я чувствую себя виноватым.

— Ты не говорил мне. — Бьёрн увидел, как в ее глазах вспыхнуло сочувствие и тут же угасло. — Но эти люди не были убиты.

— В прямом смысле слова — нет. Но они погибли, стараясь добыть пропитание для семейного стола. В отличие от банкиров, никогда ничем не рисковавших.

— Бьёрн, это не оправдание.

— Харпа, я говорю, что люди гибнут. А Габриэль Орн и Оскар заслуживали гибели больше, чем мой брат.

— Я так не считаю.

Терпение у Бьёрна лопнуло.

— Эти люди разорили нашу страну! Они ввергли нас, наших детей и внуков в долги на столетие. И это сходит им с рук! Никто из них не сидит в тюрьме. Кто-то должен был кое-что сделать. — Бьёрн силился взять себя в руки. Он хотел убедить Харпу. — Вышло так, что это оказались мы.

Бьёрн глубоко вздохнул. Он мог бы сказать ей еще кое-что, и ее это убедило бы, но было еще рано. С Ингольфуром Арнарсоном еще не разделались.

— Мне нужно позвонить. Я свяжу тебе руки и ноги. Извини, я ненадолго.

Бьёрн связал сложными узлами запястья и лодыжки Харпы. Затянул узлы туго и был уверен, что сама она развязаться не сможет. А если и развяжется, куда пойдет?

Взяв свой телефон, ее телефон и нож, он направился к пикапу. Проехав вершину перевала, стал спускаться по противоположному склону. Перед ним открывался замечательный вид, залитый лучами солнца: весь Брейдафьордюр с песчинками островков, священный холм Хельгафелл, а за ним справа город Стиккисхольмюр, горы Западных Фьордов вдали, а на переднем плане спускающийся к морю Берсеркьяхраун.

На гребне над ним стояла одинокая фигура каменной ведьмы, голова ее была всего двумя метрами ниже большой тучи.

Бьёрн вылез из пикапа и проверил, есть ли сигнал. Сигнал был.

Он переговорил по телефону и хотел возвращаться к хижине, но вдруг замер. Слышался шум машины. Глянул вниз и увидел маленький автомобиль, поднимающийся к нему по неровной дороге. На таком к хижине по рытвинам не подъехать. Возможно, это ехал какой-то турист, захотевший взглянуть на ведьму.

Бьёрн решил подождать и посмотреть.

Дорога была кошмарной. Исак поражался тому, что она когда-то могла быть основным путем в Стиккисхольмюр. Он старательно объезжал выбоины, «хонда» подскакивала и тряслась, но полностью избежать их было невозможно.

Исак всего за двести метров увидел красный пикап Бьёрна и его самого, прислонившегося к машине и наблюдающего за ним.

Исак замедлил ход. Бьёрн никак не мог узнать его.

Он остановился. Сделал крутой разворот и поехал вниз по склону, словно решил не ехать дальше по скверной дороге.

Ехал Исак медленно, то и дело поглядывая в зеркальце, где был виден оставшийся позади пикап. Примерно через минуту Бьёрн сел в кабину, развернулся и поехал по ущелью. Еще через минуту пикап скрылся из виду.

Исак подождал несколько минут, потом снова сделал разворот и поехал за своим товарищем по заговору.

Ехал он осторожно, перед каждым поворотом вылезал из машины и шел пешком, чтобы выглянуть из-за угла: не хотел, чтобы его машина внезапно появилась у Бьёрна на виду. Через полчаса очень медленного продвижения Исак высунул голову из-за валуна и увидел хижину, одиноко стоящую на холмике в долине с камнями, скалами, мхом и водой, и возле хижины пикап Бьёрна.

В детстве Харпа проводила много времени, распутывая рыболовные сети. Пальцы у нее были сильные, и она знала, как рыбаки вяжут узлы.

Она пристально наблюдала, как Бьёрн завязывал веревку вокруг ее запястий и лодыжек. Он знал, что делает. Дотянуться до узла на запястьях было невозможно, до узла на лодыжках очень трудно. Она даже подумала, что Бьёрну придется разрезать веревки ножом.

Но Харпа могла попытаться. Она дергала и тянула. Наконец добилась успеха и почувствовала, как узел ослаб. Но только собиралась развязать его, как услышала шум подъезжающего пикапа.

Она прекратила свои усилия, потом затянула узел снова.

В следующий раз.

Глава тридцать седьмая

Анна Эск пустила своего игрушечного пони галопом по спальне. Этот пони был у нее уже три недели, со дня рождения, и ей до сих пор нравилось постоянно играть с ним.

Ее мать сказала, что, когда ей исполнится девять лет, она получит настоящего. Папа не был так уверен. Он беспокоится о деньгах. Вечно о них беспокоится. Глупый человек. Мама сказала, что они богаты. Это ясно само собой: у них очень большой дом прямо в центре Рейкьявика, у озера.

Но когда она получит пони, держать его дома они не смогут. Будто бы их сад недостаточно велик. Это тоже глупость. Сад у них очень большой, гораздо больше, чем у ее лучшей подруги Сары Рос.

Анна Эск подняла своего пони к окну посмотреть на сад. Ее спальня находилась на втором этаже, высоко, и оттуда открывался прекрасный вид. Она видела, где можно построить конюшню: прямо в углу, где растет маленькое дерево. Просто-просто.

Планируя точное положение конюшни, Анна Эск заметила какое-то движение в соседнем саду. Кто-то крался сзади через кусты. Это был мужчина. Его было трудно разглядеть, но Анна Эск понимала, что это не тот мужчина, что живет в соседнем доме. Она подумала, не играет ли он в прятки.

Должно быть, мужчина играл, потому что подкрался к соседской машине, стоявшей в конце подъездной аллеи, а потом залез под нее до пояса.

Анна Эск поискала взглядом ребенка. Взрослые обычно сами в прятки не играют. Никакого ребенка она не видела, но была уверена, что где-то он должен быть. Может, перед домом, мужчину нельзя было разглядеть ни со стороны фасада, ни с дороги.