Потом я услышала громкий голос приближавшегося Нелса. Он говорил на африкаанс. Ему отвечала женщина. Молодая женщина. Когда они подошли к кабинету, она сказала: «Господи, Нелс!» Он засмеялся и что-то проговорил — я не разобрала, что именно, но последним словом было «liefie». Буквально «liefie» означает «дорогая», но для меня оно значит больше, гораздо больше. Так меня называет Нелс. Это единственное слово на африкаанс, которое он произносит, только обращаясь ко мне. Он говорит, что оно мое, и только мое. Он никогда не обращается так к детям — ни к Кэролайн, ни к Зан — и однажды сказал, что никогда не говорил его Пенелопе. Только мне. И ей. Этой женщине. Женщине, которую я пока так и не видела.
Они вошли в кабинет. Конечно, она была красивой. Светлые волосы убраны со лба, белая кожа, выразительное лицо, стильный деловой костюм, безупречный макияж. Лет двадцать пять, может, двадцать восемь. И невозмутимая, такая невозмутимая! Нелс опешил, увидев меня, но женщина вежливо улыбнулась и протянула руку.
— Вы, должно быть, Марта, — произнесла она с сильным южноафриканским акцентом. — Меня зовут Беатрис Пинар. Корнелиус любезно разрешил мне поработать здесь пару месяцев.
Я пожала ей руку и заглянула в глаза. Голубые, умные, спокойные, расчетливые. Она почти абсолютно владела собой. Но под моим взглядом на ее светлых щеках выступили два небольших розовых пятна, выдавая волнение.
Я не очень хорошо помню дальнейшее. Нелс начал сбивчиво что-то говорить, пытаясь скрыть смущение. Беатрис извинилась и вышла. Нелс пришел в себя и пустился в описание предстоящей покупки «Гералд». Кто-то предложил более высокую цену, но Нелс считал, что победа останется за ним. Никакого намека на возможное банкротство. Никакого упоминания о «Лагербонде». Он говорил о том, как рад, что я приехала повидать его, что мы проведем вместе пару чудесных дней. Я улыбалась и кивала, еще окончательно не оправившись, но я помню, о чем думала: застань я его во время деловой встречи, а не воркующим с любовницей, он был бы совсем не таким дружелюбным.
Нелс договорился пообедать с редактором одной из своих газет в Огайо и предложил мне для сопровождения Эдвина. Мы договорились, что встретимся с ним в квартире в семь вечера. Я не люблю Эдвина. Ему всего двадцать восемь лет, а он такой напыщенный в своем неизменном костюме-тройке даже при жаре в тридцать пять градусов. Он ведет себя как сорокапятилетний и, учитывая, как быстро набирает вес и лысеет, скоро так и будет выглядеть. Они с Нелсом такие разные! Но Эдвин вовсе не глуп, он просто неискренний рвотный порошок. Он тоже меня недолюбливает — как-никак это я увела его отца от матери. Однако мы всегда держались друг с другом подчеркнуто вежливо. Думаю, что у Эдвина гораздо больше проблем с Нелсом, чем со мной, но это уже другая история.
Мысль о том, чтобы пообедать с ним, меня совсем не прельщала, поэтому я отослала его, едва мы оказались на улице. Я стояла возле офиса «Интеллидженсер» с чемоданом в руке и ждала такси. Забарабанили первые крупные капли летнего ливня, такого обычного для этих мест. Я смотрела на низвергавшиеся потоки, заливавшие улицы, с четверть часа, пока наконец не поймала такси.
Я велела ехать в аэропорт.
Сейчас я пишу эти строки в самолете на пути в Миннеаполис. Чувствуется болтанка — пилот сказал, что мы проходим грозовой фронт, — и мне трудно писать ровно.
Я чувствую себя ужасно. Будто какой-то великан засунул руку мне в живот, схватил внутренности, начал их выкручивать и никак не остановится. На последнем предложении расплылось пятно: это упала моя слеза, а не следы водки с тоником, которую я разлила. Стаканчик с напитком упал мне на колени и оставил пятна на белых брюках. Но я не жалею, что заехала в Филадельфию. Я должна была все узнать, причем не роясь в вещах Нелса, не нанимая частного детектива и не выпытывая у знакомых сплетни. И я рада, что увидела ее.
Рада? Пока я стояла под дождем, дожидаясь такси, я поняла очевидное. Она совсем такая же, как я, вернее, как я была. Я познакомилась с Нелсом при таких же обстоятельствах. Мне было примерно столько же лет, когда он предложил мне поработать какое-то время в его газете. Он тогда был женат, а я была высокой, светловолосой и привлекательной, правда, не такой хладнокровной стервой, так эта. Однако сходство налицо.
Я знала, что поступаю нехорошо, забирая Нелса у Пенелопы, но не жалела об этом. Я говорила себе, что у меня нет выбора: я люблю его, а он — меня. Она была ужасной женщиной и уже тогда пила слишком много. Родители меня не поддержали. Сначала, мне кажется, они решили, что я сошла с ума, решив выйти замуж за какого-то африканера, поддерживающего апартеид, но потом, когда они познакомились, то увидели в Нелсе приличного человека. Именно приличного, правда, на десять лет старше меня.
Мои родители — хорошие люди. Они простили меня. Думаю, что со временем Нелс даже начал им нравиться. Что я теперь им скажу? Что он лживый донжуан, за которого они сразу его приняли?
Мне надо еще выпить.
6 августа
Как же я люблю своих родителей! Моя мама была такой понимающей! Конечно, увидев меня у двери, полупьяную и расстроенную, она сразу почувствовала, что что-то не так. Судя по всему, им звонил Нелс, желавший знать, где я и почему меня нет в квартире в Филадельфии. Мама не задавала никаких вопросов, ничего не выпытывала и просто была рада снова увидеть меня дома. Она позвонила Нелсу и сообщила ему, что я у них дома, что у меня все в порядке, но я слишком устала, чтобы с ним разговаривать.
Этим утром я сижу на крыльце в кресле-качалке и смотрю на озеро. Я позвонила Кэролайн — она только что вернулась из школы, и у нее все нормально. Мне не по себе, что я оставила ее, но Дорис и Зан присмотрят за ней несколько дней.
После обеда мы с отцом собираемся походить под парусом. Надеюсь, он справится. Он выглядит хуже, чем в прошлый раз, когда они приезжали в Южную Африку на Рождество. Ему больше семидесяти — семьдесят два, если быть точной, но только сейчас он начинает выглядеть на свой возраст. Хотя маме шестьдесят девять, она еще совсем не старушка.
Думаю, что поговорю с ней о Нелсе. Она единственный человек, с кем я могу поговорить.
Позже, в тот же день…
Мы отправились с отцом походить под парусом. Он едва справлялся. Уверена, что без меня он бы не управился. Видеть его стареющим просто ужасно.
Но на воде было чудесно: мы плавали между маленьких островков, которые я так хорошо знаю. И ему очень нравилось, что мы вместе. Здесь тоже жарко, около тридцати градусов, но влажность не такая высокая, как в Филадельфии. Правда, для отца все равно слишком жарко. Я была рада, когда мы вернулись и он оказался в прохладе кондиционера.
Я поговорила с мамой о Нелсе. Она все правильно восприняла, в чем я и не сомневалась. Она не осуждала, ни разу не сказала, что знала, какой он негодяй, с самого начала. Она не стала давать никаких советов, тем более что очевидных советов здесь и быть не может. И я ее знаю — даже если бы я ее спросила, она бы ответила, что решать, как быть дальше, нужно мне самой. Но мне нужно было поговорить с кем-то обо всем этом и почувствовать чью-то любовь — простую и бескорыстную. Я знаю, что ощущение будто если она меня поцелует, то все пройдет — иллюзия. Но так приятно прожить хотя бы пару дней в такой иллюзии.