— Мы подумали, что… — попытался перехватить инициативу Бентон, но Корнелиус поднял руку, призывая обоих к молчанию.
— Проблема? — переспросил он, глядя Дауэру в глаза.
Дауэр нервно сглотнул слюну.
— Рынок бросовых облигаций восстанавливается не так быстро, как мы ожидали. На прошлой неделе был крупный дефолт, и уверенность инвесторов пошатнулась.
— Подождите! — Корнелиус наклонился через стол, опираясь всей тяжестью тела на руки и выставив вперед челюсть. — Вы совсем недавно заверили меня, что сможете без проблем предоставить ссуду на триста миллионов.
— Я предупреждал, что это будет непросто.
— Но вы дали мне гарантийное письмо!
— Я знаю. — На лбу и шее Дауэра выступила испарина, отчего кожа неестественно заблестела. — Мы взяли на себя обязательство профинансировать сделку в размере восьмисот пятидесяти миллионов. Но мы не можем увеличить эту сумму.
— Предполагаемые доходы едва покрывают расходы и выплаты по процентам при цене восемьсот пятьдесят, — заметил Эдвин, подняв голову от бумаг. — Если мы существенно поднимем цену, все просто рухнет.
Корнелиус перевел взгляд на Эдвина и долго его не отводил. Хотя Эдвин и Дауэр избегали смотреть друг на друга, было ясно, что они на одной стороне. Цифры говорили сами за себя.
За столом воцарилось молчание. Корнелиус нахмурился и посмотрел на Бентона:
— А ты что думаешь?
Бентон ответил не сразу. Нужно сделать все правильно. Он был рад, что пока ему не представилась возможность высказаться. Это означало, что за ним оставалось последнее слово. Он посмотрел Корнелиусу в глаза.
— При цене девятьсот миллионов сделка имеет смысл?
— Доходы не покроют выплат по обслуживанию такого долга, — отозвался Эдвин.
Бентон поднял брови и посмотрел на Корнелиуса.
Тот сел, надел на нос очки-«половинки», вытащил из бумаг Эдвина таблицу и начал ее изучать. Вскоре он бросил ее на стол.
— Я знаю, как тщательно ты работал с цифрами и все просчитал, Эдвин, и я знаю, что они показывают. Обычно я являюсь противником любой переплаты. Но «Таймс» — это уникальный актив. И под нашим руководством он станет только дороже. Через несколько лет он будет стоить больше миллиарда, намного больше. Мы рискнули с «Гералд», помнишь? И все получилось. У меня есть чувство, — он взглянул на сына и продолжил, — нет, больше чем чувство — уверенность, что здесь точно такой же случай. Поэтому, Бентон, мой ответ — да, сделка имеет смысл.
— Тогда мы ее тоже поддержим.
— Подожди, Бентон, — вмешался Дауэр. — Сначала мы должны обсудить это с руководством.
Бентон не обратил на него никакого внимания и повернулся к Корнелиусу:
— Даю вам слово.
Эдвин добрался до своего кабинета и с грохотом бросил на стол пачку бумаг. На этот раз отец зашел слишком далеко. Конечно, его дипломированные помощники с навыками делового администрирования могли изменить вводные о возможных тиражах, расценках на рекламу, сокращении издержек и подогнать цифры: один процент там, два процента здесь, и на бумаге цифры могли сойтись, но никак не в реальной жизни. В реальной жизни от банкротства могло уберечь только чудо, если Корнелиусу удастся его совершить, став владельцем газеты. В принципе Эдвин не исключал такой возможности. Но вероятнее было другое: недостаток притока денег от бизнеса для выплат обязательств по процентам не только обрушит «Таймс», но и потянет за собой весь холдинг «Зейл ньюс».
Если, конечно, раньше это не сделает его невестка со своим проклятым Алексом.
Этого Эдвин допустить не мог. Он считал, что за последние годы стал для компании незаменимым. Корнелиус не мог оставаться главой «Зейл ньюс» вечно — хотя из него по-прежнему била энергия, ему было уже семьдесят два года. Тодд самоустранился, когда решил стать учителем, а в своем нынешнем состоянии тем более не представлял опасности. Через несколько лет «Зейл ньюс» полностью перейдет под контроль Эдвина.
Если опять-таки Корнелиус не успеет разорить холдинг этой авантюрой.
Зазвонил телефон. Это был Джефф Халл — его прикормленный журналист.
— Как вчера вел себя начальник полиции? — поинтересовался Халл.
— Очень вежливо и подчеркнуто уважительно, — ответил Эдвин. — Было видно, что его подручную так и подмывало задать пару вопросов, но он ей не позволил.
— А что я говорил? Больше всего на свете полицейский боится скандала, связанного с педофилией.
Эдвин улыбнулся:
— Ты был прав. Завтра я переведу на твой счет премию.
— Мне кажется, тебе захочется увеличить ее размер.
— Почему?
— У меня есть для тебя еще кое-что, Эдвин. — Голос Халла дрожал от нетерпения. — Находясь в Норфолке, я решил покопаться еще кое в чем, порасспросил персонал и узнал, что у твоего брата есть маленький секрет.
— Продолжай.
— Некая молодая и очень красивая американка по имени Донна провела несколько дней возле больницы. Она пробиралась в плату Тодда, когда уезжала его жена. Она назвалась коллегой, но у медсестер большие сомнения, что их связывали чисто деловые отношения, особенно после того, как Ким ее застала и та улетучилась. Больше они ее не видели. Я навел справки в школе Тодда в Нью-Гемпшире. Некая мисс Донна Снайдер работает там учителем, преподает искусство.
— Это действительно интересно!
— Я знал, что тебе понравится. Не знаю, как ты сможешь использовать эту информацию, но не сомневаюсь, что найдешь способ. И можешь рассчитывать на мое благоразумие.
— Отличная работа, Джефф.
— Никаких проблем. Но не забудь увеличить премию, ладно?
— Обязательно, — пообещал Эдвин. — Так держать!
Он повесил трубку и обдумал эту новость. Появился неплохой рычаг воздействия. Вопрос только в том, как эффективнее его применить. Размышлял он недолго. Вызвав в кабинет пару помощников, Эдвин усадил их за работу с цифрами, чтобы подогнать прогнозы под нужные, после покинул офис и взял такси.
Он нашел Ким там, где и рассчитывал, — у постели Тодда. Его перевезли в шикарную частную больницу, и теперь он лежал в отдельной палате с телевизором, креслами, цветами и красивыми занавесками, хотя разные трубки и оборудование показались Эдвину такими же, как и в больнице Норфолка. Тодд спал. Ким сидела возле него, глядя в пустоту покрасневшими глазами.
Услышав, как вошел Эдвин, она подняла глаза и выдавила из себя подобие вежливой улыбки.
— Как он? — спросил Эдвин.
— Получше, — едва слышно отозвалась Ким. — Понимает гораздо лучше. Но очень много спит.
— Это хорошо. Мы можем поговорить?
Ким показала на кресло.
— Нет, не здесь.