Она проработала несколько лет в НИИ текстильного машиностроения, который обслуживал местные текстильные производства, а потом институт прикрыли. Эти текстильные фабрики выкупили поляки и поставили там немецкое оборудование.
Компьютера она не знает, а если бы даже знала… На работу сейчас берут девочек, и ей не выдержать конкуренции. Мама была прикована к постели бесконечных три года, за это время Зося растеряла кураж и живость. Ей кажется, она не способна больше смеяться, шутить или дурачиться. А ведь она была совсем другой. Когда-то…
– Ты, Зосенька, у нас как монашка, – говорила ее соперница Нелли, несуразное, болтливое существо, успевшее побывать четыре раза замужем. – А что, тебя в любой монастырь примут с радостью. Будешь вышивать церковное облачение. И разницы никакой не почувствуешь!
– Это тебя в монастырь, – заступалась Вера, – грехи замаливать!
– Какие мои грехи? – смеялась Нелли. – Ну, веселая, посмеяться люблю. А бог веселых любит! И мужики, между прочим, тоже!
Зосе не хотелось идти домой, но деваться было некуда. Пойти в кино одной неудобно. Продукты куплены еще вчера. Она шла по темной улице и думала в который раз, что нужно уехать. Бежать из этого города и начать новую жизнь где-нибудь в другом месте. Начать с нуля. Давно надо было сдать квартиру и уехать. И что делать там, в другом месте? Снова вышивать? Ничего другого она не умеет. Инженером вряд ли получится устроиться, она все уже забыла, и техника сейчас другая. Да и не хочется. И получается, нет выхода. Что здесь, что в другом месте. Все свои проблемы человек таскает с собой. А теперь еще эта история… Как она могла? Деньги! Две тысячи долларов. Она давно хотела купить норковую шубку. Старая шуба из кролика выглядит просто неприлично. Как будто все, чего ей не хватает в жизни, – это норковая шубка!
А ведь все начиналось вполне невинно. Ей предложили работу и деньги. Хорошие деньги. Она выполнила работу и получила вознаграждение. Все! И не надо раздумывать, что да как. Не ее это дело..
«Успокойся, – убеждала себя Зося, – ты ни при чем. Ты не совершала никакого преступления. Ты даже не знаешь, как зовут этого человека. Неправда, ты знаешь, как его зовут, – одергивала она себя. – Ты знаешь его имя. Но он сказал тебе – забудь. Вот деньги, и забудь. Мы в расчете». Но… есть одно «но». Всегда есть «но». Она свидетель! Как ни гонит Зося эту мысль от себя, она не уходит. Никто ничего не узнает… но ей все равно страшно. Она понимает, что этот человек может однажды решить, что она опасна, и…
Шубу она так и не купила. Пропало желание. Завернутые в носовой платок деньги лежали в ящике комода под ее ночными рубашками. Она убрала их с глаз долой. Проходя мимо витрины с шубкой, именно такой, как она ранее хотела, – палевой, расклешенной, модель «колокол», – она даже не замедляла шага и старалась не смотреть туда. Каждая вещь имеет свою цену, думала она. Цена – не только деньги. Ценой может быть страх, нечистая совесть, тревога. И тогда она становится слишком высокой. Шубка, даже самая шикарная, не стоит этого.
Инстинктивно Зося ускорила шаг. Еще совсем рано, но в их районе уже темно. Фонари не горят, улицы безлюдны. Тишина вокруг словно звенит от напряжения. Зося вошла под темную арку и сразу же споткнулась о выщербленный асфальт. С противоположной стороны в арку зашел мужчина. Зося метнулась к стене. Мужчина поравнялся с ней, сделал резкое движение в ее сторону и взмахнул руками. Вскрикнув, Зося рванулась вперед. Она неслась через двор, как по воздуху. Мужчина, с трудом удержавшись на ногах – лед под аркой никогда не чистили, – только хмыкнул, глядя ей вслед.
Зося влетела в подъезд, не дожидаясь лифта, побежала к себе на пятый этаж. Не сразу попала ключом в замочную скважину, влетела в прихожую и захлопнула за собой дверь. И только здесь перевела дух. Не снимая пальто, села на диван в гостиной, закрыла глаза…
Жизнь Зоси проста. Работа, дом, одиночество. И она не урод, на улице на нее еще оглядываются. Гриша Донцов называет ее красавицей. Хотя Донцов всех женщин называет красавицами, даже тетку, торгующую пирожками на улице. Любое существо женского пола для него уже красавица. В силу самого факта. Потому и любят Гришу эти самые существа, и привечают такого, какой он есть, – неверного, враля и выпивоху. Одиноких баб везде навалом.
Как она радовалась, что сможет купить себе норковую шубку! За все нужно платить, иногда очень дорого.
Зося раскрыла сумку, достала книгу. Купила по дороге, «Код да Винчи», все зачитываются, только о ней и говорят. На дне сумки лежал толстый серый конверт. Зося замерла. Сердце дернулось, сбиваясь с ритма, и забилось в горле глухо и тяжело. Зося втянула в себя воздух, сглотнула. Страх дунул сквозняком в затылок, и там неприятно заныло. Она заставила себя протянуть руку и взять конверт. И тут же с облегчением рассмеялась. Боже, какая дура! Конверт она подобрала утром во дворе, по дороге на работу. Во втором подъезде умерла одинокая старушка, и ее нехитрый скарб выбросили на середину двора – берите, люди добрые, кому надо. Жильцы растащили стулья, табуретки, бамбуковые полочки и этажерку, выщербленные тарелки и старые кастрюли. Зося наступила на серый конверт и, сама не зная зачем, подняла его и сунула в сумку. Она даже не посмотрела, что внутри. А на работе забыла. И теперь шарахнулась как пуганая ворона, увидев его в сумке.
Серый и грубый, как старый холст, конверт был больше обычного, и в нем оказались письма. Зося рассматривала пожелтевшие от времени странички – каллиграфические строчки, бледные лиловые чернила. Запах тления. Развернула верхний листок, в начале письма стояло: 13 июля 1953.
«Моя любимая, моя славная, драгоценная Леночка! Я с нетерпением ожидал оказии, чтобы передать письмо. От тебя ничего нет, но меня это не удивляет. Твое последнее письмо постоянно со мной, в нагрудном кармане. Я зачитал его до полной ветхости. Мысли мои всегда с тобой. Я все представляю, как ты теперь выглядишь, какую носишь прическу, по каким улицам ходишь в свою поликлинику. Сначала по Чкалова, потом по Маяковского, а потом через переулок Жданова и парк. И мысленно иду рядом. Наша сирень, наверное, разрослась вовсю. Я так давно не видел цветущей сирени…
…Какое счастье, что я могу разговаривать с тобой, моя любовь. Я даже голос твой слышу. Ты со мной навсегда, до самого конца.
…У нас тут все говорят о переменах, мы ждем их как манны небесной. Но нам, политическим, труднее. Но ничего, этот день все равно придет».
Зося перевернула листок. Пробежала глазами последние строчки: «Ты мне снилась, Леночка. Я целовал тебя, а ты вырывалась и хохотала…
…Я целую всю тебя, каждый пальчик, каждый твой завиток, каждую складочку на твоем теле, глаза твои и губы… И мою любимую родинку…
…Боже, как я люблю тебя! Как я благодарен судьбе за то, что мы встретились. Я люблю тебя, я так люблю тебя! Я жив любовью, она дает мне силы… Моя жизнь так мало значит без тебя.
Береги себя, Леночка, будь осторожна.
Люблю тебя, думаю о тебе. Навеки твой, Георгий».
Всего семь писем. Последнее, седьмое, было написано другим почерком. «Уважаемая Елена Евгеньевна…» Читать его Зося не смогла.