– Не иначе, маленькие зеленые человечки из неопознанных летающих объектов, – пробормотал Федор.
В общем, социоробот уже виделся ему. Получился он слегка ущербный и плоский, но вполне претендующий на жизнь.
Из нашего города. Социально незрелый. Не старый. Максималист. Обиженный. Оскорбленный. Вряд ли умен. Не интеллектуал. Слетел с катушек после события, которое произошло сравнительно недавно. Мститель. (Неясно, за что и кому.) Женоненавистник? (Под вопросом.) Сексуальный маньяк? (Под большим вопросом.) К непонятным моментам относятся шарфы. Зачем? Можно было обойтись веревкой. Странное эстетство. И зачем именно вешать?
И что? А ничего. Топтание на месте.
Последнее эссе. Федор потянулся и зевнул. Ныли спина и шея. Часы показывали четыре утра.
– Еще одно последнее сказанье, и рукопись закончена моя! – продекламировал Федор и взял последний листок.
«Убийца манекенов – женщина!» – начиналось эссе. Федор вздрогнул и проснулся.
«Некрасивая, неинтересная, робкая женщина. Одинокая. Нелюбимая. Над ней все смеются. У нее нет любимого человека. Она мстит красоткам без души и сердца, а манекен символ таких красоток. Кукла. Это ее способ выразить протест против несправедливости мира и природы. У нее хороший вкус, она намечает жертву заранее и подбирает шарф в тон ее одежде».
«Однако!» – подумал ошеломленный Федор. Перевернул листок, хотя догадывался, кто автор. Катя Клычко, большая толстая девушка со второго курса. Молчаливая, спокойная, всегда одна, всегда в сторонке.
– Ах ты, бедняга! – воскликнул Федор. – А я тоже хорош, педагог! Неужели тебе так плохо? Придется провести беседу о ценности всякой человеческой личности, невзирая на скромные внешние данные.
«Но что-то в этом есть… насчет шарфов в тон платью… что-то есть… Очень по-женски. По-женски? Женщина? – Он задумался. – Нет! Все во мне протестует против такого расклада. Но… неужели все-таки? Вряд ли… попробуй-ка выбей витринное стекло! Хотя крупная женщина, пожалуй, смогла бы…
Да и с местью что-то не так! Не знаю! Не чувствую. Если мстят и выбирают тех, кто похож на обидчицу… Вот если бы ей разбили лицо, или заляпали краской, или выдрали волосы, я поверил бы, а тут просто повесили. Или вывесили. Привлекли к ней внимание. Эксгибиционизм какой-то, честное слово!
Савелий сказал, что манекены не главное? Или что-то в этом роде… – вспомнил он. И не в них дело… Дело не в манекенах… не в манекенах… а в чем же… в чем же тогда?»
Федор уставился на темное окно. Что-то брезжило в подсознании, какая-то мысль рождалась в муках и торила путь наружу. Эксгибиционист… Выставляет на обозрение зачем-то! Вот-вот… сейчас… Шарфы!
– Черт! – вскричал вдруг Федор, вскакивая. – Неужели?!
Он с силой потер лицо ладонями. Посмотрел на часы. Половина пятого. Ложиться спать поздно, начинать действовать – рано. Значит, холодный душ, опять кофе, сесть и думать!
Полный азарта, он вытащил из стопки чистый лист, взял карандаш и сказал, обращаясь к воображаемому преступнику:
– А теперь, господин убийца манекенов, пожалуйте-ка в ловушку! Сейчас мы вас загоним в некую пространственно-временную схему и вычислим! Чисто умозрительно, как и полагается всякому уважающему себя философу-детективу. Или детективу-философу. Точка.
Вечером Савелий Зотов и Федор Алексеев сидели в баре «Тутси». Ждали Колю Астахова. Федор был странно задумчив. Савелий с трудом удерживал зевки. Последнее время он плохо спал. Его одолевали всякие мысли о жизни и его в ней месте. Насчет посадить дерево, построить дом… и тому подобное. Он взглянул на свежего Федора, который тоже не спит по ночам, весь в философских раздумьях, и вздохнул. С Феди бессонная ночь как с гуся вода, а он, Савелий, если не выспится, голова совсем не варит и настроение… тоже поганое.
Федор молчал, время от времени испытующе взглядывал на Савелия, и тот, не выдержав, спросил наконец:
– Что?
– Дело есть, Савелий.
– Дело? – удивился тот. – Какое дело?
– Важное. Важное и опасное. Требуется полная тайна. Обсудим, пока нет старшего лейтенанта.
– Опасное?
– Очень. Ствол есть?
Простодушный Савелий не всегда догонял шуточки Федора, зачастую они проскакивали мимо него.
– Какой ствол?
– Пистолет. Или винтовка. У тебя, Савелий, есть винтовка?
– У меня? – испугался Зотов. – Нет! Я и стрелять не умею.
– Плохо. Ладно, тогда я возьму.
И снова Савелий ничего не понял. Он видел, что Федор, обычно спокойный и выдержанный, возбужден, явно нервничает, и за версту видно, что мыслями он далеко. Он напомнил Савелию приготовившегося к драке кота – подрагивают кончики ушей и хвост, и от шерсти отскакивают голубые искры.
– Что случилось, Федя? – сделал он новый заход.
– Запомни этот день, Савелий, – торжественно произнес Алексеев. – Сегодня мы с тобой поставим точку в деле об убийце манекенов.
– Поставим… Как точку? Ты что, вычислил его? – Савелий недоверчиво смотрел на друга.
– Я его вычислил, Савелий. И мы возьмем его сегодня ночью.
Зотов обалдел окончательно.
– А… а… Коля знает? – выдавил он из себя.
– А надо?
– Но, Федя, как же без Коли?
– Знаешь, Савелий, что я подумал… – Федор смотрел на него очень серьезно и немного печально. – Мы возьмем его без шума и пыли, без сирен, автоматов, перестрелок и мигалок. Насчет ствола я пошутил. Это во-первых. А во-вторых, Николай нам все равно не поверит. Ты же знаешь, он скептик, он в принципе никому не верит. Только издеваться будет. А в – третьих, Савелий… тут еще такое соображение. А если мы промажем? Я уверен на девяносто девять процентов, но вдруг, как назло, вмешается непредвиденный случай? Убийца сломает ногу, попадет под машину или забудет дома орудие взлома, а возвращаться не захочет? Знаешь, какие они суеверные, эти преступники? Представляешь, что скажет старлей? Я даже пытаться не буду…
Он замолчал. Потом продолжил:
– Так что решайся, Савелий. Или мы идем вместе, или я иду один. Терциум нон датур [3] . И если со мной что-нибудь случится, ты себе этого не простишь. Итак?
– Я с тобой, Федя. Конечно, я пойду, но…
Савелий был растерян. Он не то чтобы не верил Федору, но уж очень все было неожиданно. Позавчера ночью Федор позвонил ему в три часа, задавал всякие странные… чтобы не сказать, нелепые и бессмысленные вопросы, а сегодня уже… вычислил? Вся полиция не в состоянии, а Федор вычислил? Сидя в кабинете? Сомнения явно проступили на его лице.