Еще через две секунды наша телефонная панель замигала всеми лампочками сразу. Никто не знал, что задумал Хамилтон, но все были уверены, что-то на уме у него есть.
Хамилтон подсоединился к одной из линий. Я слушал по второй трубке. Звонил Дейвид Барратт.
– Я только хотел вам сказать, что мы думаем по... – начал он.
– Назовите вашу цену на двадцать миллионов долгоиграющих, – прервал его Хамилтон.
– Но наш экономист думает...
– Я очень рад, что у вас есть экономист, который думает. Предлагайте цену!
Дейвид замолчал, но уже через пять секунд отозвался:
– Мы могли бы предложить их по 99.04. Хамилтон, будьте осторожны, курс этих бумаг стремительно падает!
– Покупаю на двадцать по 99.04. Пока.
Цифры возле символа долгоиграющих облигаций мелькали постоянно. Теперь там стояло 99.00. Я понятия не имел, что делает Хамилтон, но не сомневался, что он знает, что делает.
Хамилтон взялся за следующую линию. Это был Кэш.
– Назовите свое предложение на тридцать миллионов долгоиграющих.
Кэш не спорил. Если кто-то хочет купить на тридцать миллионов облигаций, курс которых стремительно падает, то его это устраивало.
– Предлагаем по девяносто девять ровно.
– Отлично. Беру, – сказал Хамилтон.
Он положил телефонную трубку и с этой секунды не сводил внимательного взгляда с экрана. Я тоже уставился на экран.
Курс постоянно менялся, но теперь не падал, а колебался между 99.00 и 99.02. Хамилтон и я неподвижно сидели перед экраном. Как только в очередной раз появлялись цифры 99.00, я невольно задерживал дыхание, со страхом ожидая, что тут же последует падение до 98.30. Вложив пятьдесят миллионов долларов, на таком падении курса мы могли потерять много денег. Но ниже 99.00 курс так и не опустился, а потом неожиданно стал расти – сначала до 99.04, потом до 99.08. Через несколько секунд курс взлетел до 99.20.
Я облегченно вздохнул. Нам удалось купить на пятьдесят миллионов долгосрочных облигаций по самой низкой за многие месяцы цене. Судя по всему, рынок снова пробуждался. Я внимательно следил за Хамилтоном. Он все еще не мог оторваться от экрана, выражение его лица не изменилось, он не улыбнулся, но мне показалось, что его напряженно приподнятые плечи немного расслабились.
Курс подскочил до 100.00.
– Может быть, нам стоит начать продажу? – предложил я.
Хамилтон медленно покачал головой.
– Вы не понимаете механизма того, что сейчас происходит, не так ли? – сказал он.
– Не понимаю, – признался я, – Объясните.
Хамилтон откинулся на спинку кресла и повернулся ко мне,
– Нужно быть на шаг впереди того, что думает рынок, – сказал он. – Курсы на рынке меняются тогда, когда люди меняют свое решение. Цены покатятся вниз, если все решат, что выгоднее продать свои облигации, чем придержать их или покупать новые. Обычно это происходит, когда появляется какая-то новая информация. Поэтому, если в экономике что-то происходит, то это отражается и на рынке. Вы следите за ходом моих рассуждений?
– Да, – сказал я.
– Далее, в течение двух последних месяцев многие приняли вполне определенное решение – продавать. Как только становились известными новые неблагоприятные факторы, число желающих продавать росло, и курс облигаций падал. Ситуация стала настолько плачевной, что к этой неделе все уже ожидали новых неприятностей и дальнейшего падения курса.
Когда новое неприятное известие пришло, никто не удивился. Так и должно было быть. Естественно, дилеры понизили курс, но все, кто этого хотел, уже давно продали свои облигации. Так и мы поступили месяц назад. Желающих продавать облигации не оказалось.
– Хорошо, это объясняет, почему курс снижался не больше минуты, но что заставило его тут же подняться? – спросил я.
– Когда курс падает, все потенциальные покупатели обычно откладывают сделки до последнего момента – когда по их мнению вся неприятная экономическая информация уже стала всеобщим достоянием, – ответил Хамилтон. – Всегда находятся люди вроде меня, которые испытывают соблазн купить облигации по самой низкой цене.
Хамилтон говорил медленно, а я запоминал каждое слово, пытаясь извлечь максимум пользы из урока.
– Но как же экономические законы? – возразил я. – Как быть с угрозой инфляции в США, неизбежной при полной занятости?
– Страх перед инфляцией витал над рынком уже по меньшей мере месяц. Курс падал и падал не первую неделю.
Я задумался над словами Хамилтона. Определенно, в них был здравый смысл.
– Значит, одна из причин того, что курс стал подниматься, заключается во всеобщем пессимизме?
– Вот именно, – подтвердил Хамилтон.
– Тогда я не понимаю одного, – сказал я. – Если так все и было, то почему рынок выжидал, пока не будут обнародованы последние цифры об уровне безработицы?
– Инвесторы, прежде чем принять решение покупать, ждали, когда будет обнародован последний неизвестный экономический фактор. Узнав уровень безработицы и сразу сообразив, что он, хотя и плох, но все же не хуже, чем ожидалось, они уже не имели никаких причин откладывать воплощение своего решения в жизнь. Они стали покупать.
В этом бизнесе мне еще учиться и учиться, подумал я. Я и раньше понимал, что хороший трейдер должен иметь холодный, расчетливый ум. Но Хамилтон был не просто специалистом по анализу цифр или экономических факторов. Он анализировал природу человека, он находил именно ту точку, в которой страх проиграть уравновешивал жадность у тысяч людей, которые все вместе и составляли то, что мы называем рынком ценных бумаг. И в таком анализе Хамилтон не имел себе равных.
– Думаю, теперь можно предоставить рынок самому себе, – сказал Хамилтон. – Вы хотели мне что-то рассказать.
Я рассказал Хамилтону все, что удалось узнать Дебби и мне о компании «Тремонт-капитал» и ее облигациях. Мне кажется, закончил я, что мы никогда не увидим наши двадцать миллионов долларов. Я еще ни разу не видел Хамилтона в таком состоянии. Он был потрясен, он потерял самообладание, что с ним случалось чрезвычайно редко.
– Как это могло произойти? Разве мы не проверяли документацию?
Я медленно покачал головой.
– Почему я не заставил Дебби тщательно проверить все документы? – бормотал Хамилтон, кусая губы. – Этот сукин сын Каллахан! Он должен был знать обо всем с самого начала!
– Я слышал, что облигации вам продал Кэш?
– Конечно, он. В то время доход по этим облигациям был на полтора процента выше, чем по американским государственным. Для бумаг с высшим рейтингом надежности это совсем неплохо. В то время это были самые выгодные облигации.