С большим трудом остановив частника – большинство водителей, увидев ее, проезжали мимо, – Алиса добралась до дома.
Открыв дверь квартиры, она вошла и облегченно вздохнула: наконец-то в безопасности!
Травматологическое отделение начинало новый день. Больные неохотно просыпались, невыспавшиеся сестры разносили градусники, нянечки гремели ведрами, слышен был могучий бас старшей медсестры, и несло уже из кухни подгоревшей кашей. Словом, все было как обычно, за одним исключением – не пришла в палату тетя Дуня. Она где-то задержалась, и Надежда сильно подозревала, что в морге.
Надежда встала пораньше и умудрилась провести все утренние процедуры до того, как толпа больных начала осаждать места общего пользования. Ее соседки разошлись, а Надежда сидела у окна, умытая, причесанная, и кое-кого ожидала.
Этот кое-кто ждать себя не заставил. Под окном появился плюгавенький мужичок неопределенного возраста – от сорока до шестидесяти. Одет он был в засаленную курточку и такие же брюки, а ботинки были без шнурков. Мужичок снял кепочку, потоптался немного под окном и задрал голову наверх, причем стало видно, что под глазом у него застарелый синяк.
Мужичок прочистил горло, намереваясь крикнуть, но, заметив Надежду в окне, приятно удивился.
– Здравствуй, Венечка! – сказала Надежда как можно приветливее.
– Здравствуйте, – вежливо ответствовал тот.
– Как поживаешь? – начала Надежда светскую беседу.
– Да что ж, – хмыкнул Венечка и опустил глаза долу, – мы ничего… Пришел вот… – Он снова надолго замолчал.
Венечку знало все отделение. Его жена Мария Степановна лежала в соседней палате с переломом шейки бедра. Вставать ей не разрешали, и Венечка навещал ее, когда был трезв, потому что заведующий отделением не жаловал пьяниц, а Венечка как раз и являлся тихим, безобидным алкоголиком. Поэтому навестить супругу, так сказать, официально у него получалось нечасто, он предпочитал общаться с нею через окно.
Но окно соседней палаты выходило на другую сторону, там проходили посетители и врачи торопились на работу – в общем, под тем окном можно было появляться только вечером, когда врачи уже расходились по домам. Но Венечка не мог ждать до вечера, с раннего утра у него горела душа. Поэтому он являлся с утра пораньше под окошко Надежды, та шла в соседнюю палату и в зависимости от настроения Марии Степановны приносила Венечке десятку на пиво или же ничего не приносила, а только передавала на словах, чтобы Венечка катился к чертовой матери и не смел больше показываться в больнице.
– Ну, Николавна, как моя-то сегодня? – Венечка Надежду уважал и звал просто по отчеству.
– Ой, Венечка, не хочу тебя огорчать, но плохо, – соврала Надежда. – Спала, говорит, неважно, цыгане, говорит, снились, а это не к добру.
– Значит, не даст, – обреченно констатировал Венечка.
– Боюсь, что так, – подтвердила Надежда, – но ты не унывай. Хочешь на бутылку пива заработать?
– Спрашиваешь, – оживился Венечка, – только лучше на две…
– Договорились. – Надежда показала ему свернутые в трубочку две десятки. – Тогда ты вот что… Я тут пакетик один случайно уронила, вот прямо под окно, так ты разрой листья-то и подай его мне.
Венечка поглядел подозрительно, но Надежда помахала десятками, и он послушно принялся ковырять землю в том месте, где она указала.
– Ну, есть там что? – От нетерпения Надежда высунулась в окно чуть не по пояс.
– Нашел. – Венечка показал ей запачканную землей обычную дамскую косметичку.
– Давай ее сюда. – Она уже спустила вниз веревочку, которую использовали обитатели палаты для получения незаконных передач.
Венечка колебался, вертя в руках косметичку, он даже попытался ее открыть.
– Ты, Веня, не думай, там денег нету, – сказала Надежда и помахала десятками.
Веня смирился, привязал косметичку, и Надежда мигом подняла ее наверх, после чего бросила ему обещанную плату. Венечка удалился радостным шагом, а Надежда мигом спрятала косметичку под подушку, так что когда вернулась из туалета Сырникова, она увидела только, как Надежда закрывает окно.
– Я проветрила, пока вас не было, – не дожидаясь вопросов, объяснила Надежда.
Сырникова по привычке поглядела подозрительно, но ничего не сказала.
Уборщица тетя Дуня появилась позже обычного, с хмурым видом и заплаканными глазами.
– Михалыча-то ночью чуть не убили, – сообщила она, скорбно поджимая губы. – Вломились какие-то в морг, все там перерыли.
– Искали что-то? – слишком поспешно спросила Надежда. – Украли?
– Да что там украсть-то можно, – засмеялась Любка, – покойника, что ли?
Тетя Дуня обиделась на то, что насмехаются и перебивают.
– Ты лучше скажи, – обратилась она к Надежде, – ты ночью ничего не слышала?
– Ничего, – честно глядя ей в глаза, ответила Надежда, – я спала.
– Спала? – с сомнением протянула тетя Дуня. – Тут, говорят, такой шум ночью был…
– А что с Михалычем-то случилось?
– Ну, говорит, услыхал он какой-то шум подозрительный, пошел проверять, ему раз по голове, он и не помнит больше ничего. Утром труповозка приехала, дверь открыта, Михалыч на столе лежит без сознания.
Они было его за покойника приняли, хотели в холодильник класть, а тут кто-то сообразил, что все покойники голые, а этот – одетый. А потом уже пригляделись и Михалыча в личность узнали.
Любка хохотала в голос, и Надежда, представив, как бедного Михалыча чуть не отправили в холодильник, не смогла к ней не присоединиться.
Тетя Дуня окончательно обиделась и смотрела злобно.
– Сейчас-то сторож пришел в себя, помощь ему оказали? – обратилась к ней Надежда.
– Оказали, – буркнула тетя Дуня. – Если бы труповозка утром не приехала, может, и не очухался бы.
– Много народа с аварии ночной привезли? – спросила Надежда, чтобы сменить тему.
– А ты откуда знаешь про аварию? – остервенилась тетя Дуня. – А говоришь – спала, ничего не слышала…
Надежду спасла старшая медсестра, которая вызвала тетю Дуню по хозяйственной надобности.
После завтрака, обхода и процедур Надежда незаметно сунула добытую с помощью Венечки косметичку в карман халата и удалилась в туалет. Закрывшись в кабинке, она с замиранием сердца открыла косметичку. На первый взгляд в ней не было ничего криминального, обычный набор дамских мелочей: носовой платок, пудреница, тюбик помады, а также круглая пластмассовая коробочка, на которой было написано по-немецки.