Оперативники переглянулись. Не так часто вор-рецидивист ищет у прокурора заступничества перед милицией!
Выглядел вор вполне прилично, как и подобает свободному гражданину великой страны: гладко выбрит, в отутюженных черных брюках и белой рубашке с засученными рукавами. Кисти рук с синими татуировками он скромно положил на колени. Где он взял новые вещи, оставалось только догадываться. Может быть, кто-то научил его пожаловаться в прокуратуру на ментов? И этот кто-то позаботился о том, чтобы придать ему внушающий доверие вид? Тогда все становится на свои места…
Сам Петр Сергеевич Бездольный сидел за старинным широким столом, покрытым зеленым сукном. Ему давно стукнуло шестьдесят, и он был консерватором: таких столов уже не сыскать ни в одном начальственном кабинете, а он свой недавно отреставрировал — обновил сукно, чтобы не нарушать привычную обстановку.
— Узнаете? — низким голосом прогудел прокурор. У него было одутловатое нездоровое лицо и заметные темные мешки под глазами. Наверное, почки не в порядке. Или спит плохо.
— Узнаете гражданина Гаряева? — повторил Бездольный и для верности указал пальцем.
Юматов и Самойлин покаянно кивнули. На вора, который сейчас должен изобличить их в злоупотреблении властью, они старались не смотреть.
— Вы думаете, что вы делаете? — в низком тембре ощущались угрожающие обертоны — предвестники громовых раскатов.
Бездольный был грузен, с резкими чертами лица и круглой, бритой головой. Его большие, навыкате, водянисто-голубые глаза блестели, как ледышки. Сейчас он олицетворял собой строгий и неотвратимый закон.
— Так он ворует всю жизнь, Петр Сергеевич… Его судят, а он ворует. Неисправимый… — невнятно пробормотал Юматов.
— Даже если он ворует, у него есть гражданские права! — громыхнул первый громовой раскат, и тяжелая ладонь принялась мерно похлопывать по зеленому сукну. — Разве вы имели право так с ним поступать?!
Юматов опустил голову и смотрел в давно не циклеванный паркет. Что тут можно сказать? Имел ли он право избивать задержанного, грозить ему оружием, пытаться утопить… Всего хитроумия опытного оперативника не хватало, чтобы придумать хоть какую-то видимость оправдания. И он уныло пробубнил:
— Так он ворует… Всю жизнь ворует…
Ладонь хлопнула по столу сильнее, хотя мягкое сукно пригасило звук.
— Это не основание, чтобы отбирать у него паспорт и военный билет!
В кабинете наступила звенящая тишина. На бледном лице Юматова промелькнула тень надежды. Но по инерции он продолжал повторять единственное пришедшее на ум оправдание:
— Он же ворует… И может скрыться…
— Да как вы смеете так рассуждать! — воскликнул прокурор. — Гаряев гражданин России! Разве можно отбирать у него документы?! Если он надумает устроиться на работу или… Или жениться! А вы лишаете его этой возможности! По какому праву?!
Самойлин не мог взять в толк, почему прокурор говорит о такой мелочи, а не о тяжких прегрешениях. А Юматов, очевидно, понял в чем дело. Он глубоко вздохнул. Лицо старшего опера несколько разгладилось и начало приобретать обычный живой цвет.
— Да если вы скажете, Петр Сергеевич, мы ему отдадим и паспорт, и военный билет!
— Конечно, я это скажу! Немедленно верните гражданину Гаряеву документы! И никогда, вы слышите — никогда! Так не поступайте! В следующий раз я поставлю вопрос о вашем наказании!
Юматов вздохнул еще раз. Он распрямил спину. Обычная энергия возвращалась к нему, наполняя силой, как воздух расправляет спущенный было мяч.
— Спасибо за подсказку, Петр Сергеевич! Сейчас мы этот вопрос закроем. Пусть идет с нами, я ему сразу все отдам!
— Не-а, — Гаряев закрутил головой. — Гражданин прокурор, я не хочу с ними идти… Пусть сюда принесут! Мне здесь спокойней!
Бездольный печально кивнул.
— Видите, до чего вы довели гражданина? Он вас боится! А разве должен гражданин бояться сотрудников милиции?! Своих защитников и заступников?!
— Конечно, нет, Петр Сергеевич! Исправимся! Сейчас Вадим принесет документы! Он парень молодой: одна нога здесь, другая — там!
— Молодой, а плохому учиться не надо, — прокурор назидательно поднял палец. — Вы же только окончили институт! Разве вас не учили, что документы отбирать нельзя?
— Так точно, товарищ прокурор! — отчеканил Самойлин. Он понял, что все обошлось, хотя не понял почему.
Когда они оказались на улице, Юматов захохотал и хлопнул новичка по плечу так, что чуть не сломал ключицу.
— Ну, все, пронесло!
— А почему он про все остальное не рассказал? — непонимающе спросил Вадим.
— Да потому, что все остальное для него в порядке вещей! — веселился старший опер. — Он ворует, мы его колем: так и должно быть! На что тут жаловаться? К тому же стучать западло, он по их понятиям не имеет права заяву кидать! А без документов ему деваться некуда, тут он вроде как вынужденно действует…
— Да-а-а, — протянул Вадим, удивляясь столь резкому изменению обстановки. — И что теперь делать?
— Да ничего! Сейчас отнесешь ему документы, он через час сдернет из города, и скатертью дорога!
— А кражи его раскрывать? — по инерции спросил Самойлин.
Юматов зло сплюнул, выругался и постучал ладонью себя по загривку.
— Да хер с ними, с этими кражами! Вот они у меня где сидят! Пусть Сивцов с Барином раскрывают! Я свою жопу больше подставлять не буду! По крайней мере с этим козлом я больше не связываюсь, — возвращаясь к реальности, уточнил старший опер через минуту, и тяжело вздохнул.
Он вынырнул из тяжелого забытья от резкой тряски и раздраженного, визгливого голоса Светланы:
— Да вставай ты, пьянь, я уже устала тебя будить, руки отваливаются. На работу опоздаешь! Поднимайся, кому сказала!
Голову стягивал тяжелый чугунный обруч, во рту словно кошки нагадили, глаза не хотели открываться. Какого черта она привязалась? Он только лег. Почему не дает поспать до утра?
— Сколько время? — хриплым, недовольным голосом спросил он. — Чего ты так расшумелась?
— Без десяти восемь, вот сколько! У тебя час остался!
Виктор пошевелился. Чувствовал он себя отвратительно: мутило, все тело болело, будто вчера его колотили палками.
— Восемь?! Не могла раньше разбудить? Я ведь тебя просил! Я говорил, что сегодня дежурю!
Он с трудом сел, открыл глаза, потом закрыл, решив постепенно привыкать к вертикальному положению. Но успел отметить, что спал почему-то в носках. И на правом, на большом пальце — дырка.
— Я тебя час бужу, добудиться не могу! Пить надо было меньше, — в сердцах сказала жена. — Ты превратился в алкоголика! Тебе бутылка весь свет заслонила…