То ли дело свои!
– Ща, командир, отолью только! – Мгновенно проснувшийся Капустин сразу принялся одеваться. Лишь мельком покосился на гринберовскую койку. – А Пархатый что, в забеге уже?
Ложе Евгения Додиковича хранило первозданную девственность. Его то ли давно и со всей тщательностью заправили… то ли, наоборот, не разбирали вовсе.
– Да нет, он, похоже, не в забеге, а скорее в загуле… – Скудин выглянул в окно и тотчас хмыкнул. – Кстати, а вот и он, родимый.
– «Не распалася семья», [87] – обрадовался Монохорд.
Гринберг шёл с американской стороны. Шёл уверенной походкой человека, до конца выполнившего свой долг. В измятом генеральском мундире он смахивал на полководца, одержавшего тяжкую, но убедительную победу. Ещё в его повадке было что-то от мартовского паскудного кота, крадущегося с гулянки домой.
– О нет, нет… только не это… – узнав о затеваемой зарядке, капитан Грин помрачнел, споткнулся и принялся хромать на обе ноги сразу. – Я должен принять ванну, выпить чашечку кофе…
От него шел густой запах вчерашних деликатесов, приправленный водочным перегаром и французскими духами. Если кому не доводилось подобного обонять, поверьте на слово – смесь жуткая и тошнотворная. При других обстоятельствах Скудин устроил бы подчинённому курс лечения по полной программе, до семьдесят седьмого пота и закаченных глаз, но вчерашние заслуги Евгения Додиковича заставили его смягчиться: «Ладно, котяра несчастный, живи пока».
В общем, побежали втроём: Скудин, Боря Капустин и увязавшийся с ними Кнопик. Едва заметная тропинка вилась вдоль берега озера, отлого поднималась в гору, скоро началось редколесье, запахло мхом, сосной, еловой живицей.
– Хорош, гвардейцы! – через пару километров Скудин высмотрел аккуратную полянку-пролысину, весьма похожую на спортплощадку с крупным утрамбованным песком, остановился в центре, неподалёку от большого камня, вросшего в землю.
Облюбованное им место было, если подумать, странноватое. Никакой растительности, кругом песчаной площадки – только крупные валуны и мелкие булыжники, озеро отсюда казалось бескрайним, простёршимся до горизонта антрацитово-чёрным разливом. На податливом, словно нарочно разглаженном песке не было видно ни единого следа, ни лисьего, ни заячьего, ни оленьего. Это в июне-то! Очень странно. И подозрительно. Кудеяр самым придирчивым образом обошёл «спортплощадку», потоптался, помял ногами песок…
Ничего.
Ну и ладно.
– Делай, как я!
Не спеша, с удовольствием Скудин принялся разогревать шейные мышцы. Боря в унисон завертел головой. Кнопик уселся перед ними, неуверенно виляя хвостом и пытаясь понять, чем это заняты люди. Может, они собирались с ним поиграть?.. Непохоже… Отчаявшись уловить в их движениях какой-либо смысл, пёсик отдался во власть инстинктов и бодро отправился на охоту. Было похоже, что водопад незнакомых запахов вызывал у него лёгкое головокружение.
Размялись, потянулись, стали делать «солдатскую мельницу». И вот тут… В некоторый момент вместо радостного чувства движения Иван ощутил вдруг присутствие опасности. Ни дать ни взять кто-то совсем рядом прицелился ему в спину!
«В тайболе живём…» Рефлексам своим Кудеяр доверял. Они никогда его не подводили. Он стремительно кувырнулся вперёд ещё прежде, чем мысль о затаившемся снайпере стала осознанной. Ушёл с чётко отгаданной линии атаки, залёг, лапнул несуществующую кобуру… осторожно осмотрелся.
Ничего. Ничего и никого.
Всё тихо. Лишь осины подрагивают листьями под легким ветерком…
– Ты чё, командир?..
Капустин уже лежал рядом с ним на песке. Он бросился наземь не рассуждая, действуя по принципу: делай как я. Борис слишком хорошо знал, что Скудин ничего не делает просто так.
– Мнительный я стал. Старею, наверное, – проворчал Кудеяр. Между тем неведомая опасность отступила так же внезапно, как появилась, Иван поднялся, и в это время из чащи послышался приближающийся визг, и через мгновение на поляну выскочил насмерть перепуганный Кнопик. Лохматый колобок подлетел к людям и плотно прижался к ногам Скудина. Он мелко дрожал и прятал хвост под брюшком, шерсть на загривке стояла дыбом.
– Эх ты, сторожевая собака… – Иван подхватил пёсика на руки, тот, разрываясь от пережитого страха и вновь обретённой безопасности, попробовал облизать ему лицо. Кудеяр мотнул головой: – Уходим, Боря. После будем разбираться.
А в чём, собственно, разбираться? «Скорее всего медведь, – сказал себе подполковник. – Его присутствие тоже на расстоянии чувствуется…» Он лукавил. Он встречался с медведем. Ощущение было совершенно другое. Но не эти же… со зрачками? Они прошлый раз о своих намерениях через тонкие планы не предупреждали…
Назад бежали молча. Кнопик, постепенно успокаиваясь, тихо скулил на руках у Ивана. Два километра пробежки да ещё испуг – горожанину с непривычки было многовато.
В лагере их встретил шум и гам.
– Я вас, любезный, попрошу не повышать голос! – Профессор Звягинцев с намыленным, выбритым лишь наполовину лицом, потрясал перед егерем Даниловым объемистой кожаной папкой. – Вот, можете убедиться. Весь пакет документов в полном порядке! И уберите ружьё!
– Да подотрись ты, академик, своими бумагами! – Старый саам горестно оглядывался на следы танковых траков, на широкую просеку, проложенную гринберговской техникой в мелколесье, и действительно порывался снять с плеча ружьё. – Это кто сделал, я тебя спрашиваю, чёртов интеллигент! Тебя бы так поперёк жопы! А потом вдоль! И опять поперёк!
И его можно было понять. Всюду сломанные, вырванные с корнем ольхи, рябины, берёзки, глубокие шрамы от гусениц на изумрудно-зеленом мху и светлом, словно отбеленное полотно, ягеле. Зарастёт не скоро…
– Здравствуй, дядя Степан! – Скудин сразу понял, что подошёл весьма вовремя. Слова явно закончились, но, слава Богу, до дела ещё не дошло. Иван крепко обнял удивлённого Данилова. – Ты не серчай так, дядя Степан. Генерал тут один вчера у нас напахал… Так я расстрелял его. Вечером ещё. Зарыл как падаль и могилу заровнял, теперь не найти.
Не давая сааму опомниться, он метнулся в вагончик, сделал страшные глаза полупроснувшемуся Гринбергу и, сдёрнув с плечиков, вынес наружу многострадальный мундир.
– Вот, дядя Степан, – продемонстрировал он егерю тяжёлый от наград китель. – Закопали, как равка, [88] голым, лицом вниз. Чтобы сразу в ад провалился.
Голос его был убедительно твёрд и полон отвращения и скорби. Иван тут же понял, что перестарался. Мгновенно наступившая тишина сказала ему, что он убедил не только саама. В самом деле, кто видел Женьку после того, как достиг пика вчерашний гудёж? В смысле, кто, кроме американцев?.. Профессор Звягинцев машинально вытирал намыленную щёку, на глазах серея лицом: «Неужели?!! Гестаповец…» Веня переглянулся с Альбертом, и оба стали медленно пятиться. Виринея в ужасе закрыла рот рукой, глаза её наполнились слезами. «Ого, девочка, а тебе Женька-то, оказывается, не совсем безразличен…» Один Капустин прикусил губу, чтобы не расхохотаться. В его взгляде, устремлённом на Скудина, плескался восторг. «Во дает командир!»