«Жаль, мы не угадали со сроками, – говорила старшая вилла. – Это оттого, что суки симуранов дольше вынашивают щенков, почти по полгода. Мы всячески стараемся не допускать рождения неублюдков [31] , но когда такое случается, стремимся подгадать к самым родам, чтобы уничтожить детёнышей, пока они ещё не открыли глаза. Это не всегда получается, ибо с помесями легко просчитаться. Скверно, что здешний малыш уже успел подрасти и твой сын полюбил его. Однако ничего не поделаешь…»
Виллы – очень невысокий народ, лёгкий в кости, предводительница не доставала моей матери даже до плеча, но за ней была правда и власть.
Мать спросила её:
«Почему так? Почему вы не позволяете жить мешаному потомству? Это славный щенок, и крылья у него совсем как у отца…»
«Не мешайся пест с ложками, – ответила вилла. – Его крылья только кажутся настоящими. Раньше мы оставляли тумаков [32] и смотрели, что будет, и всегда получалось одно и то же. Славные щенки взрослели уродцами, их крылья оставались неразвитыми, так и не обретая размаха и силы, потребных для полёта. А потом эти заскорбыши сами начинали плодиться, так что калекам наследовали ещё худшие калеки. Жестоко отнимать жизнь, но ещё гаже – плодить подобные существа и позволять им ковылять по земле, с которой они не способны взлететь… Пойдём же, пока твой сын спит, совершим необходимое!»
На этом я решил, что слышал достаточно. Моя мать опять-таки не призналась, но я сразу понял, что она отвлечёт гостью, давая мне время. Я схватил Торона в охапку, мы с ним тихо-тихо выбрались сперва из клети, а потом и через забор со двора… Меня целую седмицу искали в лесу, и всё это время шёл дождь, насланный виллами, чтобы выгнать меня обратно домой, но я только забирался в чащу всё дальше. «Если тебе судьба умереть, – сказал я Торону, – то лучше уж здесь, вместе со мной, а не по чьему-то стороннему хотению!» Я боялся, что не уберегу маленького щенка, а вышло, что не уберёгся сам. Однажды я сел под деревом и не смог встать, потому что у меня отнялись ноги. Ещё через два дня мой дядька, брат матери, нашёл меня по следам. Когда нас с Тороном принесли домой, я прижимал его к себе и кричал, что убью всякого, кто вздумает к нему прикоснуться.
«За этого щенка уплачена слишком дорогая цена, – осмотрев мои ноги, сказала старшая вилла. – Мало правды было бы в том, чтобы после этого разлучить с ним мальца… Успокойся, парень, и не бранись такими словами, а то слушать противно!»
Ещё через некоторое время мой отец доказал своё мастерство, сделав для меня эту тележку… С тех-то пор, благородный кунс, мы с Тороном всюду путешествуем вместе!
– Глупость сопляков иной раз приносит неожиданные плоды, – покосившись на красавца Торона, сказал Сквиреп Чугушегг. – Ты воистину позабавил меня, но я так и не услышал, какая нелёгкая занесла тебя в море! Только не говори мне, будто везёшь своего пса в горные края, где живут симураны, чтобы те научили его летать, – всё равно не поверю!
Коренга улыбнулся.
– Я и не собирался говорить этого, кунс. Я лишь поведал тебе, с чего началось дело. А дальше всё просто… Так уж случилось, что меня любят в нашем роду. Когда мы услышали, будто в стране Нарлак можно доискаться великого лекаря, способного исцелить мои неисцелимые ноги, все дети Кокорины начали собирать мне деньги в дорогу, а потом проводили, докуда смогли. С помощью друзей и мимоезжих купцов я добрался до Галирада, а там сел на корабль, чтобы отправиться в стольный Фойрег. Вот и весь сказ!
Он ждал и был готов к тому, что Двадцатибородый усмотрит в его повести какие-то несоответствия и вновь начнёт задавать насмешливые вопросы, но их не последовало. Чугушегг лишь очень пристально взглянул на него – так пристально, словно Коренга нечаянно проговорился о чём-то очень для него важном. Пока молодой венн силился сообразить, что же это могла быть за важность такая, кунс поднялся со скамьи и рявкнул на своих мореходов:
– Ну-ка, лежебоки, отмахните Тагнаю, что я ухожу на юг! Иду к Фойрегу!
За рассказ Коренге досталась большая кружка тёмного сегванского пива и хороший кусок красной рыбы, завяленной так, что мякоть казалась полупрозрачной. Молодой венн не без испуга подумал о том, как примет его желудок незнакомую пищу, почти наверняка слишком соленую. Было бы гораздо спокойней, если бы он имел возможность по-прежнему сидеть в своей тележке, на привычно подставленном черпачке… Ничего не поделаешь, тележка оставалась недосягаемой. Из неё только-только вылили воду, и о том, чтобы забраться туда, даже речи не шло. Торонова попонка и мягкий коврик Коренги сушились под мачтой – как хочешь, так и устраивайся. Ладно, будь что будет! Коренга попробовал рыбу и убедился, что она совсем не была пересолена. Она чуть ли не таяла во рту, сухая вроде бы плоть растекалась на зубах нежным жирком… Коренга запоздало подумал о том, что сегванов, сыновей моря, не нужно было учить, как рыбу готовить. Говорили же, будто на Островах в некоторых старых семьях находили у детей на коже чешуйки, точно так же как у родичей самого Коренги неизвестно откуда запутывались в волосах нити лишайника и обломки коры!.. Потом он отведал пива и опять испугался, как оно ляжет на только что выпитую медовуху. Зря ли его предостерегали родственники, более, чем он, опытные в питии, чтобы опасался мешать пиво с вином. По словам старших, подобная смесь порождала лютую головную боль, длившуюся целые сутки, – как раз то, чего ему именно сейчас только и не хватало…
Окончательно опечалившись, он отпил ещё пива. Тёмная жидкость имела густой, плотный, отчётливо хлебный вкус, сдобренный особой сладкой горчинкой. Ничего более подходящего к жирной рыбе придумать было поистине невозможно. Коренга подумал о том, что у него дома гостю в первую очередь дали бы хлеба. Доброго ржаного хлеба, лучше и вкуснее которого, по мнению веннов, ничего не могло быть… Потом он вспомнил сегванское присловье о голодном годе, вычитанное всё в той же книге-всезнайке. Было, дескать, так мало зерна, что не удалось даже толком наварить пива. Воспоминание оказалось очень полезным. Коренга мысленно махнул рукой на вполне возможные завтрашние неприятности – до завтра ещё нужно дожить, что о нём загодя переживать! – и решил считать пиво не хмельным напитком, а чем-то вроде хлеба. От которого, как всем известно, человеку не бывает и быть не может беды.
Рассудив так, Коренга приготовился в охотку осушить пузатую кожаную кружку… И тут же в который раз вспомнил о своём нечаянном попутчике. И о том, что тот наверняка был гораздо голоднее его. Раз уж он попытался украсть припас Коренги, значит, не имел своего. И, получалось, уже третий день совсем ничего не ел.