А галирадский воришка вдруг ткнулся лбом в землю и простонал:
– Возьмите в товарищи!
Коренга спрятал в рукава начавшие мёрзнуть ладони… и засмеялся. Так смеются, когда при всём желании не сообразишь, что бы сказать. Этого малого он неизменно видел поблизости с самого дня прибытия в Галирад, но товарищем себе в дороге не числил, скорее наоборот, не чаял поскорее расстаться, да хорошо бы навсегда. Для начала тот срезал у Шанявы мошну – и Коренгу едва не обвинили в пособничестве. Потом, уже на корабле, мамины сухарики пытался украсть… А когда оба оказались в воде, тележку у него, Коренги, вздумал отнимать, дубинкой чуть не ошеломил. Стали от Змея ноги по берегу уносить – взял удрал вместо того, чтобы помогать. Зато в становище сразу побежал доносить о диковинной крылатой собаке…
Коренге, впрочем, откуда-то было уже ясно, что от воришки они не избавятся, разве что прямо сейчас на месте убьют. Поэтому он и смеялся. А что ещё было делать, не плакать же.
Эория тем временем спокойно осведомилась:
– И какая же корысть нам тебя в товарищи брать?
«Живое узорочье» приподнялся на колени, глаза лихорадочно заблестели.
– Корысть вам будет великая… – прошептал он, словно не желая в полный голос произнести некую тайну.
«Не иначе, прознал, что у кого-то на Змеевом Следу сундук с золотом унесло? – взялся предполагать Коренга. – Или сам шайку думает сколотить, большак торговый залечь?.. [56] Хорош товарищ сыскался…»
Эория положила ногу на ногу, собираясь слушать крадуна, потом спохватилась:
– Ты, коли в товарищи хочешь, давай сперва костёр разведи. Тогда и поговорим. Тебя, расписной, как величать-то?
Он чуть помедлил, облизывая губы, потом всё же ответил:
– Андархом люди зовут, добрая госпожа…
– Андарх, – повторила Эория и сощурила глаза. – Есть аррантское имя – Андархий… Ты сам не из тех ли краёв? Кто ты по крови?
Крадун сглотнул, кадык прыгнул на жилистой шее.
– Ты права, добрая госпожа… Я родился в Аррантиаде… – И, решившись, добавил: – А кровь во мне царская.
Вот тут Коренга едва не посетовал про себя: и что помешало гневливой Эвриховой служанке взять да в сердцах пристукнуть этого Андарха скалкой, когда застигла на воровстве? Мало радости, когда в товарищи просится нечистый на руку человек, но если он ко всему ещё и рассудок дорогою обронил… совсем весело.
Эория же невозмутимо приговорила:
– Значит, станем внукам рассказывать, как царевич нам костёр возжигал. Собирай хворост, Андарх, обогреешься, тогда и поведаешь, что к чему!
Скоро на полянке топорщилась внушительная неопрятная куча вполне мокрых, облепленных снегом веток. Коренга не имел возможности как следует помочь с этим Эории и Андарху, за него привычно трудился Торон. Сметливому псу было не впервой добывать дрова для хозяйского костра. Коренга невольно любовался тем, как его питомец раскапывал в снегу и играючи подносил сучья толщиной в руку и длиной в человеческий рост. Причём брал он их не посередине, а как попало, менее всего заботясь о равновесии груза. Неравная тяга не могла заставить его склонить голову набок. Он, кажется, вовсе не замечал неудобства.
Коренга всем существом осязал радостную могуту Торона и без конца ловил себя на том, что ищет в его поведении разумного осмысления, свойственного симуранам. Иногда, как ему казалось, он мог усмотреть желаемое – и вспыхивал отчаянной надеждой, что отцовская кровь в жилах Торона всё-таки возобладает. Иногда же – и, правду молвить, куда чаще, чем ему бы хотелось, – приходил к выводу, что Торон вёл себя просто как очень сообразительный пёс. Самый сообразительный, какие только бывают. Но не более.
Да, между ними случались мгновения удивительного понимания, но чего не водится между хозяином и собакой! Особенно если они всю жизнь рядом. Временами Коренге снились сны, коренившиеся в унаследованной памяти Торона. Он мог отдать кобелю мысленную команду, а его беспокойство и боль воспринимал почти как свои собственные…
Но настоящих разговоров, что затевали с людьми кровные симураны, у них не было. Ни единого разу.
«Вымесок. Занятный уродец. Просто пёс с крыльями. Славный, преданный, умный… Только летуном небесным не бывать тебе никогда…»
Подобные мысли неведомо откуда забредали в рассудок молодого венна, он люто стыдился их и поспешно гнал прочь, опасаясь ненароком обидеть Торона. И до сих пор ему это, кажется, удавалось… Знать бы ещё, почему удавалось? Был ли Торон слишком добр и умён, чтобы сердиться на хозяйскую приблудную мысль, прозвеневшую разочарованием? Или… просто не умел он той мысли расслышать?..
Коренга хлестнул себя ещё и за это сомнение.
«Сильный, преданный, умный, жизнь за тебя готов положить – а тебе всё мало? «Просто» пёс? На себя оглянись, уродец никчёмный. Ему за крылья пеняешь, что не летят, а у самого и ног для хождения нет…»
Торон бросил толстую ветку, которую нёс, и подбежал к Коренге. Встал передними лапами на бортик тележки. Облизал хозяину сперва ухо, потом – всё лицо… Как ещё он мог утешить его? Коренга обнял верного спутника, зажмурился, зарылся носом в пышный мех, пахнувший талым снегом, влажной корой и едва уловимо – дымком. Вот оно, счастье. Оно гнездилось в ладони, ощущавшей размеренный стук пёсьего сердца. Оно щекотало его дыханием и тёплым носом тыкалось в щёку.
«Маленький. И не надо мне никого, кроме тебя. Я тебя на десять симуранов не променяю…»
Пальцы нащупали витую цепочку, изделие галирадского кузнеца Крапивы.
«Медва…»
Коренга вспомнил свой мысленный зарок непременно навестить юную стряпуху, когда будет возвращаться домой, на реку Черёмуховый Юг… Во рту опять сделалось горько.
«Домой? А с чем мне теперь туда возвращаться-то?..»
Вот это было уже совершенно невыносимо, это приходило запоздалое осознание всей огромности случившейся неудачи – как удар комля, которым срубленное дерево, бывает, раскидывает и насмерть разит неудачливых дровосеков. Не вернуться домой?.. Как???
В ответ, словно наяву, прозвучал мамин голос:
«Думай, сынок, не о том, что у тебя отнято. Думай о том, чего можно попытаться достичь…»
Коренга собрал волю в кулак и попытался. Разомкнув руки на шее Торона, он откатил тележку чуть в сторону, освобождая дорогу. Отослал Торона к краю кустов, где в снегу ещё были различимы борозды, прочерченные ногами Андарха.
Эория кончила рубить маленьким топориком толстый сук, добывая из его сухой сердцевины способные вспыхнуть щепки, и теперь разнимала ножом залитую воском ореховую скорлупу. Там у неё сохранялся от сырости невесомый трутовый порошок. Коренга усадил Торона, чуть выждал – и устремил в свой приказ всю силу души: