Совсем-совсем одна в цементной яме.
И не выбраться из нее никак.
И на помощь никто не идет.
И скоро Мариночка умрет в мучениях, а потом – осенью, зимой или весной, если не через год, – ее тело найдут. Желтые кости в ярко-красном платье. Хотя нет, платье тоже не будет ярким. Грязной тряпкой оно станет. И волосы как мочало.
И…
– Эй, – раздалось сверху, и в стену ударил камешек. Срикошетив, шлепнулся на макушку, запутался в волосах. – Ты живая? Держи.
Черный силуэт на синем небе. Синее – акварель, черное – тяжелая гуашь.
– П-помогите, – выдавила Марина, поднимаясь. – Помогите, пожалуйста.
Силуэт исчез, чтобы вновь появиться с другой стороны.
– Пожалуйста, помогите мне! Пожалуйста!
Присев на корточки, он что-то делал, а что – непонятно. При этом незнакомец насвистывал веселую песенку, которая по осклизлым стенкам сползала на дно колодца.
– Вы… вы же мне поможете? Кто вы такой?! Пожалуйста! Эй вы там…
– Держи, – повторил он, сталкивая вниз черную коробку.
Марина, отскочив к стене, завизжала.
– Да успокойся. Развязывай.
Корзинка. Плетеная, нарядная, с белой сатиновой обивкой и бантиком. С крышкой в два цвета. С искусственной розочкой, просунутой меж прутьями. И с запахом корицы, которому было тесно в корзинке.
– И поторопись, пока я не передумал.
Корзинка привязана к бечевке. Тонкая и скользкая, она затянулась тугим узлом, развязывать который пришлось зубами. Марина вдруг испугалась, что человек передумает и заберет подарок.
Наконец, узел развязался. Марина едва успела подхватить корзинку. Тяжелая! А веревка поползла вверх, стремительно, будто поскорее желая сбежать из неприятного места.
– За что вы так со мной? – Марина, прижимая корзинку к груди, отодвинулась к дальней стене. Подняла руку, заслоняясь от солнечного света. Сощурилась, пытаясь разглядеть на синей акварели хоть что-то, кроме силуэта. Но не вышло. – Что я вам сделала?
– Ешь, – сказал человек. – Пей. Думай. Хорошенько думай.
– Над чем?
– Над тем, что ты наделала. Ты плохо себя вела. Очень-очень плохо.
– Это она тебя наняла? Жена его? Послушай, сколько она тебе заплатила? Я больше дам. Вдвое.
– Ты, главное, ешь. И пей. И думай.
– Она сумасшедшая. Мне Олег говорил. А еще нищая. Хочешь знать? У нее нету денег! Ни копейки нету! Он сделал так, что она…
– Раздевайся.
– Что? – Марина опешила. – З-зачем?
– Раздевайся и складывай одежду. Я дам другую.
Сверху свалился мягкий пакет.
– Я не хочу раздеваться!
– Надо. Или мне придется тебя наказать. Ты же не хочешь, чтобы я тебя наказывал? Конечно, я не злой, но могу стать.
Марина принялась судорожно сдирать одежду. Пуговицы мешали. Не расстегивались. Выдирались и сыпались пластиковым жемчугом на пол. Брюки узкие. Еле-еле стягивались. Трещали. Плевать.
– И белье.
Да как скажешь, псих ненормальный. Марина на все согласна. Но мог бы и сам, когда без сознания. Или не мог? Наверное, нет. Может, спешил. Или играет по своим, сумасшедшим, правилам?
Одежду Марина запихнула в пакет, который привязала к веревке. Одевалась, не глядя. Чуть великовато, но мягкое и теплое.
– Вот. Я сделала, что ты просил. Так лучше? И если лучше, может быть, скажешь, что тебе от меня надо?
– Деньги где? – теперь голос похитителя потерял былую сухость. – Ты знаешь?
– Я… я заплачу. Олег… Олег меня любит. Очень сильно любит, поверьте! Это из-за меня… он хотел развестись, а она не давала. Она истеричка и вас обманет. Послушайте, мы ведь можем договориться. Вытащите меня отсюда…
Тишина. Камешки беззвучно сыплются вниз, выскальзывая из-под подошв. Силуэт мечется, раскачиваясь в солнечном мареве. Марине режет глаза. И шея растянута – тяжело все время смотреть вверх.
Марине страшно.
А булочки в корзинке пахнут корицей.
– Я ведь ничего не знаю. Я не видела лица вашего. Не успела. И номер не запомнила. И заявлять не буду. Вам нечего бояться. Мы ведь договорились, да? Вы меня вытаскиваете, а я вам плачу. Сколько вы хотите?
– Все, – ответил человек, исчезая.
Марина упала на пол и заревела, на сей раз в голос. А наревевшись, принялась есть. Булочки и вправду оказались свежими.
Агнешка снова боролась с собой, точнее, внутреннее чутье пыталось противостоять разуму. Последний твердил, что Агнешка должна немедленно вызвать «Скорую» или хотя бы отвезти Семена до больницы. Чутье же протестовало, цепляясь за данное Семену обещание.
– Не считается, – возражал разум. – Он не в себе. Он не понимает, чем чревато его упрямство!
– Прекрасно понимает. И вообще ему станет лучше.
– А если не станет?
– Станет!
Агнешка тряхнула головой и пообещала сама себе, что если к утру Семену не станет легче, она плюнет на обещание и отвезет его в больницу.
– Если к утру он подохнет, будешь виновата сама, – буркнул разум и переключился на другое: – Посмотри, что в портфеле, раз уж ввязалась.
И на этот раз чутье поддержало, только заметило:
– Поешь для начала.
Вместе с портфелем Агнешка принесла из машины канистру с питьевой водой, расползающийся по шву пакет с продуктами и одеяло. Последнее, провалявшись полгода в багажнике, изрядно пропахло бензином, украсилось парой-тройкой пятен и, в общем-то, больше походило на тряпку, но все лучше, чем эти, из дома добытые.
Они воняли пылью и плесенью. А еще, стоило тряхнуть, осыпались чем-то мелким и белым, похожим на перхоть.
Мерзость!
Одеяло Агнешка, скатав валиком, сунула под попу. Отгрызла хвостик у пакета с молоком и приникла к дырке, глупо радуясь, что никто не видит и замечаний не делает. Хлеб она отламывала, колбасу брала руками, а не накалывала вилкой.
Мелькнула мыслишка накормить и Семена, но тот спал. И температура вроде бы тоже спала.
– Очень хорошо, – сказала Агнешка, облизывая пальцы. Потом надежности для еще и полотенчиком вытерла, и со стола смахнула крошки – пусть мыши порадуются. И только после этого принялась за портфель.
Она выгребла содержимое – кипа газетных вырезок, пожелтевших от времени, а местами и затертых до полупрозрачности, пара ксерокопий и клочок бумаги с несколькими цифрами. Затем Агнешка тщательно ощупала портфель по швам – мало ли, вдруг что-то важное пропустит? Но, кажется, ничего…
Вырезки были пронумерованы. С обратной стороны каждой стояла дата.