Он же сказал, что в бумажнике было пусто. Откуда знал? Только если сам убил. Надо выбираться, этого обмануть не выйдет. Но как тогда? Никак. Не карабкаться же вверх? Тут стены гладкие, не зацепишься, а у Марины сил не осталось.
И с каждым днем все меньше. Еще чуть-чуть, и вправду умрет. Совсем без борьбы умрет. Нельзя. Хотя бы попробовать.
Попробовала. Подпрыгнула – как же заныли ноги! – и ударилась о стену. Заплакала. Пошла кругом по темнице, ощупывая бугристый бетон. Щель. И еще. Крохотные трещины, зато сверху виноградная плеть свисает. Какая же тоненькая… совсем как ниточка Марининой жизни.
Шанс. Хоть какой-то. Приникнуть к стене. Прилипнуть. Обнять, как будто она, бетонная, и есть суженый. Туфли мешают. Снять. И снова. Больно. Ничего, потерпеть. Удалось подняться на полметра, потом Марина потеряла опору и упала на спину.
Заплакала.
А к вечеру, когда Марина совсем уж приготовилась умереть, появился он.
– Эй. – Вниз змеей упала толстая веревка. – Ты как там?
Марина всхлипнула.
– Живая?
Ногти содраны. Спина болит жутко и затылок расшиблен. Кровь свернулась, склеила волосы колтуном.
– Эй, отзовись! – похититель явно забеспокоился.
– Я… – Марина всхлипнула и, встав на четвереньки, поползла к веревке. – Я… я пить хочу.
Но привычной корзинки не было. Вместо нее моталась широкая лента пояса, из тех, что надевают высотники.
– Надевай. И застегни хорошо, – велел похититель. – И пошевеливайся.
Вытащит? Он ее вытащит? Вот просто так? Или чтобы убить? Нет, ему достаточно было не прийти сегодня и завтра, тогда Марина сама бы умерла. Он не будет убивать. Он спасает.
Потому, что она Бонни.
У Клайда ведь должна быть Бонни.
Пояс оказался велик, а подтягивать долго не получалось. Пальцы не слушались, не гнулись и вообще жутко ныли. Марина боялась, что ее спаситель передумает, спешила, а все равно выходило медленно. Но все-таки вышло.
– Я готова.
Он не ответил. Только веревка натянулась, вверху заскрипело, и Марина поползла ввысь, в черное окно неба.
Она боялась упасть, как боялась недавно остаться внизу. Она боялась увидеть его лицо и сорваться в истерику. Она боялась оказаться в новой тюрьме – как знать, вдруг та хуже старой? Или вообще в могиле. Она… она едва не упала, потому что выяснилось – ноги не держат. Но поддержали, отвели от края ямы – просто яма, со стороны и не заметишь – усадили. Расстегнули сбрую.
– Устала? – ласково спросил похититель, проводя тыльной стороной ладони по щеке. – Не бойся. Теперь все будет иначе.
И Марина поверила. Она заплакала, закусив разбитый палец, уткнулась в горячее, чужое плечо. И плакала очень долго, а тот, который пришел ее спасти, терпеливо ждал. И гладил по голове.
Он… он хороший.
В доме было уютнее, чем в яме. Пусть комнатушка, в которой заперли Марину, и была похожа на большой шкаф, но зато здесь имелся топчан, одеяло и даже ведро-туалет. Еще ей позволили помыться и переодеться. А наградой за послушание стал крепкий кофе со свежими булочками.
Человек в лыжной шапочке сидел и смотрел, как Марина ест. Молчал. Не торопил, не пугал. Просто разглядывал. А она, осмелев, разглядывала его.
Невысокий и сутуловатый. Скорее худой, чем полный, но из-за непомерно большого свитера не скажешь точно. Свитер же крупной вязки, закрывает доспехом от подбородка до середины бедер, и руки прячутся в рукавах, только кончики пальцев выглядывают.
Пальцы у него жесткие, в пятнах и заусенцах. Иногда он принимается грызть ногти.
– Меня Марина зовут, – Марина не знала, что еще сказать. – А тебя?
Молчание.
– Послушай, может, ты меня совсем отпустишь?
Молчание.
– Я ничего не видела и ничего не знаю. Я уеду из города. Насовсем уеду. У меня бабушка живет. Далеко. Я давно там не была. И я спрячусь. Навсегда.
Молчание.
– Тебе ничего не угрожает. Я ведь тебе благодарна. Ты меня спас. Я думала, что ты не придешь, ждала-ждала. А тебя все не было. И я испугалась.
Склонил голову, протянул руку, мазнув пальцами по щеке. Марина зажмурилась.
– Я… я думала, что умру. Насовсем. Понимаешь? И кошмары снились. Тебе когда-нибудь снились кошмары?
Кивок.
– Мне вот никогда. Свадьба раньше снилась. Я тебе говорила, что мечтала замуж выйти? Говорила. Все знают. Подруги смеялись, думали, что я глупая, что мечтать о таком несерьезно, но… какая разница, о чем мечтать, если главное – сама мечта.
Прикосновение стало иным. Ласковым? Он понимает? Или просто слушает? Главное, что не уходит. Марине не хотелось, чтобы он уходил.
– Только она умерла там, в яме. Темно и холодно. Сыро, и горло болит. Вот тут.
Она переложила его пальцы на горло, и сухие ногти царапнули кожу.
– Извини, – сказал человек. – Я завтра принесу что-нибудь.
– Спасибо. Но… ты, главное, не бросай меня, ладно?
Марина сама не поняла, когда заплакала. И почему он вдруг снова обнимает. От свитера пахнет олифой, и плакать в выцветшую шерсть удобно. Уютно. Как и засыпать на плече этого незнакомца.
Все-таки как его зовут?
Ну… рассказывать так сложно. Вы спрашивайте, а я уж как-нибудь. Случай? Да случаев хватало всяких. Вот, вспомнил один. В Миссуре это было. Мы ехали через мост, а патрульный на байке подрулил к нам и велел свернуть к обочине. Клайд с улыбкой сказал:
– Минуточку, сэр.
Была уже ночь, и Клайду хотелось проскочить этот мост, а потом уж остановиться. Однако полицейский оказался противным типом:
– Остановитесь сейчас же.
– Минуточку, сэр, – отвечал Клайд, продолжая движение. А надо сказать, что манеры у Барроу были распрекрасные, и многие на это покупались. И коп не стал исключением, позволил съехать с моста и свернуть в какой-то переулок. Там мы и остановились. Полицейский подошел к машине и напоролся на пистолет Клайда.
– Пацан, вылезай из машины и обезвредь этого, – велел мне Клайд.
Я сделал, что сказано. После этого мы с копом сели на заднее сиденье. Проехали полтораста миль, и тут сели батарейки в аккумуляторе. Тачка встала.
Клайд думал недолго. Указав на городишко, который виднелся вдали, он велел:
– Сходи за батарейками. И прихвати этого с собой.
Не сказать, чтобы коп обрадовался, но дергаться не стал. Мы с ним прогулялись до города, вынули там из какой-то машины батарейки и принесли их в нашу. Со стороны можно было подумать, что мы с копом – чисто приятели.