Правда, когда чужие разошлись, хозяйка спустила Нюшу с поводка и позволила обнюхать площадку. А еще не стала отбирать четырехугольную штучку, пахнущую кожей. Ее Нюша нашла в углу за мусоропроводом и захватила с собой. Жесткие края приятно чесали десны, а сама штучка вкусно похрустывала в зубах.
Жалко, что поломалась быстро.
Агнешка злилась. Понимая правоту Семена, она не могла избавиться от чувства обиды, которое появилось в душе и не желало исчезать. Чувство росло, подкрепляясь разумными аргументами, и с легкостью находило ответы.
– Безопаснее? Скорее удобнее. Ты же больше не нужна, он себе другого помощника нашел, вдвоем им интереснее будет… – Агнешка остановилась у деревенского магазина, закрытого, то ли еще, то ли уже. Сквозь пыльные витрины с ободранными буквами просвечивался белый халат продавщицы, лениво бродившей из одного угла в другой, но открывать магазин не собиравшейся.
– А что теперь со мною станется, так на это плевать.
Агнешка решительно пнула дверь.
– Действительно, какие проблемы? Никаких. Исчезла на пару дней, вернулась. Все замечательно. Родным наврешь чего-нибудь, на работе тоже… Главное, Семен теперь сам справится. Слышишь, он так и сказал, что сам справится…
Рыжая курица с нарядным гребнем прекратила копаться в мусорной куче. Склонив голову, она уставилась на Агнешку круглым черным глазом и клюв раззявила.
– Да он без меня сдох бы! Как… как я не знаю кто, но точно сдох бы…
– С мужиком, что ль, не поладила? – дверь магазина приоткрылась, и из щели высунулась всклоченная голова продавщицы. – Заходи. Пить будешь?
– Буду, – неожиданно для себя ответила Агнешка.
Внутри было столь же пыльно, как и снаружи. Вдоль стен вытянулись прилавки-столы с нехитрым товаром, в углу возвышались тубы линолеума и дешевой цветастой ткани, с потолка свисали желтые ленты с мушиными тельцами, громко гудел новенький холодильник, а в подсобке ждал накрытый стол.
– Я тоже со своим того… – продавщица, которая назвалась Полинкой, поставила второй стакан, плеснула водки и, осушив одним глотком, продолжила: – Я ему – что ж ты, скотина этакая, делаешь? Семью сиротить? Хрена ему, а не развод! Так и сказала! А он на меня, что, дескать, любит. Видала я его любовь знаешь где?
Полина говорила речитативом, привычно повышая голос в особо трагичные моменты, и ответа не требовала. Агнешка пила. Закусывала, не особо чувствуя вкус, и прислушивалась к обиде, что расползалась внутри раковой опухолью.
Он не имел права ее выгонять!
– Точно, не имел, – подтвердила Полина, чокаясь. – Все они сволочи!
– Точно, – поддакнула Агнешка, опрокидывая стакан.
Замутило. Поплыло. Стало хорошо.
А потом очень-очень плохо.
Очнулась она в чужом доме. Первое, что Агнешка увидела, – синие занавески, прихваченные кружевными бантиками, и широкий подоконник, на котором лежали, вызревая, зеленые помидоры. Рядом с подоконником на массивном сундуке с покатой крышкой возвышалась гора подушек, а на горе возлежал толстый рыжий кот с бандитской рожей.
После этого Агнешка обнаружила, что лежит она в кровати, заботливо укрытая периной. Под периной жарко, но уютно, и вставать совсем-совсем не хочется, тем более что стоило шелохнуться, и голова моментально раскололась болью.
– Очнулась? Ну-ну, – в поле зрения появилась сказочного вида старушка в длинном байковом халате темно-золотого оттенка. – Хорошо вчера посидели с Полькой-то?
– Где я? – Агнешка с трудом, но села. Голова была чугунной, во рту стоял мерзостный привкус, а желудок рвало болью.
– Полька-то тебя приволокла, сказала, что не из нашинских. Вставай, вставай, сейчас мы тебя приведем… а ты, значит, тоже от мужика сбегла?
– Я?
Агнешка не помнила вчерашнего дня. Господи, зачем она пила-то? И с кем? С малознакомой девахой из местного магазина! Это ж надо было скатиться до подобного…
– Мой-то тоже вечно бегает, все ему неймется. Любви охота. А какая любовь, когда семья да детки? Я так и говорю, дури-то поубавь, любовь-то попройдет, а…
Она говорила, когда накрывала на стол, когда подавала горький настой, от которого сначала стало совсем плохо, а потом очень даже нормально. Она говорила, выливая на Агнешку и свою, и чужую жизни, и не видя в том ничего дурного и запретного.
– Я ему и говорю, чего с дитями-то делать будешь? На Польку оставишь? А сколько той Польки, бедовая баба, не от дури, так от обиды гулять пойдет, беду найдет…
Агнешка кивала. Какая-то мысль вертелась в голове, но никак не давалась.
– Я-то за ними пригляжу, пока живая, меня-то они любят, и я их… Но дальше-то чего? Мне-то они пусть и родные, но внуки, а у детей родители быть должны… Это когда родителей нету, тогда бабка спасение, а так…
И мысль оформилась.
Родителей у Матюхиных не было. Но ведь могла быть другая родня! Бабка. С козами. С рассказом горестным и ложью, которую почувствовали, но на которой не поймали.
– Спасибо огромное! – Агнешка вскочила и, расцеловав старушку, оказавшуюся неожиданно маленькой, почти карлицей, выбежала из дому. Она знала, куда нужно ехать.
Дым над деревней Агнешка увидела издали. Темная колонна подпирала небо, и мраморные капители облаков заслоняли солнце.
Дым шел от знакомого дома, и рыжее пламя, вырываясь из окон, плевало искрой. Истошно орали козы, кудахтали куры, сбившись пестрым покрывалом, плакала старуха.
– Вот же ирод, вот ирод, – сказала она, увидев Агнешку. С трудом поднялась и заковыляла к машине. Шла медленно, подволакивая ногу, а рукой держась за голову. Привычная косынка сбилась, и стала видна длинная царапина на лбу.
– За что ж он так со мною?
– Давайте я вас к врачу отвезу, – Агнешка разом растеряла и возмущение, и слова, которые собиралась сказать старухе. – Садитесь. Пристегнитесь. Мы скоро.
За догорающим домом наблюдали соседи, грязные и явно нетрезвые, они не спешили к колодцам, только тыкали друг дружку в бока и переговаривались. И были в этом похожи на кур.
– Я ж любила его. Их всех любила. Как родных, – старуха, казалось, ничего не понимала. Она смотрела на Агнешку, но Агнешка готова была поспорить – не видит. Никого и ничего, разве что лица, которые давным-давно исчезли из жизни.
– А они и есть родненькие. Последние мои… я ему говорила, не связывайся ты с этой девкой. Дурная. Ну кому дурная нужна? А он же не слушал. Никогда не слушал. Попутал бес… понесла. Жениться пришлось, а ееная матка и рада такое сокровище сбыть. Держала б свою дочку в психушке… А тут свадьбу играть. Какая свадьба? Мой-то сам дите горькое, я еле-еле концы с концами свожу… на Настьке бы женился, горя б не знал. Как-никак бригадирская дочка, папаша ееный крепко наворовал, теперь в городе бизнесом крутит. А эта… принесла в подоле. Каждый год приносила. Не баба, а кошка, которой родить, что выплюнуть. И выплевывала, только дите ж не котенок, его не утопишь. Его ростить надо. Поить-кормить-одевать. Горе-то какое, ой горюшко…