– И поэтому ты рассказала о том, что она сотворила?
– Нет, не я. Аби. Она иногда такая глупенькая.
Абигайль закивала и в раздражении швырнула камнем в Джо. Он увернулся.
– Я не глупенькая! Случайно получилось! Я не хотела говорить, а он... он сам говорил, что тайна исповеди священна! Тогда почему он ее нарушил?
– Не тебе судить, – ответила Элизабет.
Джо понял, что речь идет о преподобном Пэррисе. Вот, значит, как все получилось. Следовало догадаться.
– Если ты заметил, то все, что я говорю, я говорю в защиту Бетти. Убить колдуна – не грех и не зло. И когда все поверят, что он был колдуном, то Бетти отпустят. Поэтому не мешай мне.
– Не мешай! – для пущей серьезности повторила Элизабет.
– Если ты всем будешь говорить, что я вру, то этим разрушишь замысел. И причинишь вред не только Бетти, мне и Элизабет, но и всем, кого я уже спасла и еще спасу. А я не могу допустить, чтобы это случилось.
Две пары глаз, как четыре револьверных дула. Шевельнешься, и плюнут огнем.
Он боится? Да, он, Джо Улафсон, прозванный Рыжим, боится двух девчушек, в руках которых нет ничего, кроме веры в собственную избранность.
– Я помогу тебе и Бетти.
– И что ты хочешь взамен?
Джо не верил, что она сделает хоть что-то просто так. И не ошибся.
– Взамен я хочу, чтобы твой друг, тот, кого ты называешь Хопкинсом, а зовешь Мэтью, сделал то, что ему скажут.
– Мы скажем!
– Он ведь не будет против немного постараться ради Бетти? Он ведь хочет, чтобы она была счастлива? А с тобой она будет счастливее, чем с кем бы то ни было другим.
– Осторожнее, малышка, я ведь могу решить все иначе.
Абигайль улыбнулась легко и светло.
– Сам ты не добудешь ее из тюрьмы. Стены, решетки, охрана... слишком много для человека, но ничтожно мало для Господа нашего. Ибо все в руце Его. И моей. Убьешь меня – тебя повесят. Бетти тоже. Сделаешь, как говорю, и спасешься.
– Спасетесь!
Похоже, маленькая дрянь все очень хорошо рассчитала.
– Итак, завтра твой друг должен явится к судье Готторну и назваться Мэтью Хопкинсом. Старуха Мод охотно подтвердит, что ты не единожды называл его этим именем. Правда очень важна, когда строишь ложь. Твой друг расскажет, как он в прежнем своем обличье явился в город, чтобы сводить порядочных женщин с пути истинного, приучая к черному колдовству...
– Ты соображаешь, что говоришь?
Гнилой язык, черная душа, хрупкие ручонки – переломать ничего не стоит, но крепко держат Рыжего Джо, да и весь треклятый город. Вот он, истинный дьявол в облике младенческом.
– Я соображаю, – сказал дьявол, скорбно опуская очи долу. – Все очень серьезно, Джо.
– Очень-очень, – хихикнула Абигайль, зачерпывая из бочки новую порцию камней.
– Людям отчаянно нужен тот, кто взвалит на плечи грехи, позволив овцам заблудшим вернуться в стадо. Настало время искупительной жертвы. И, помогая мне принести ее, ты вершишь дело благое. А твой друг... он ведь все равно мертв.
– Тут жив, – Абигайль ущипнула себя за руку, а потом хлопнула по груди. – А тут нет.
– Именно. Тело живо, но душа давным-давно сгорела. И будь уверен, он сам прекрасно о том знает. Его держат лишь надежды и слезы той, которая некогда была безнадежна.
Джо вернулся домой под утро. Бродил по городу, выглядывая в окнах людей. Где они? Овцы, испуганно спрятавшиеся от жизни. Стадо, бегущее по вычерченному ведьмой пути, в надежде, что закончится он у ворот райских?
Почему молчат? И он сам отчего не спешит возмутиться? Не пытается докричаться? Не делает ничего, чтобы изменить предначертанное. Неужели поверил маленькой ведьме?
А она оказалась права. Предложение, переданное сбивчиво и невнятно, Мэтью принял сразу, словно ждал чего-то подобного. Сказал:
– Что ж, это тоже выход. Я был с теми, кто охотится. Я был тем, на кого охотятся. Я стану тем, кто погибнет на охоте.
Больше он не стал ничего ни объяснять, ни рассказывать. Поправил цепочку, обвившую запястье Бетти, вложил в руку амулет. Сказал:
– Потом... когда она очнется, пусть носит. Если кто и умеет лечить души, то пресвятая Магдалена. В ее слезах надежда безнадежных.
В металле тусклыми огоньками сверкали камушки, было их всего семь, грубой огранки, неприметного виду, но какого-то удивительного, мягкого сияния.
Пока отяжелевшее солнце взбиралось на небосвод, Хопкинс молился. Вместе с ним бормотал забытые, казалось бы, слова и Джо, взывая к милосердию и не надеясь на него.
Утром же Хопкинс ушел.
А через неделю, которую Джо провел в бессоннице и нервозном ожидании беды, на пороге дома появилась Уильямс.
– Пойдем. Бетти. Забери.
Ее вернули, как взятую взаймы вещь. Очнувшаяся, ослабевшая от лихорадки, девушка совершенно не понимала, что происходит вокруг. Тем же вечером в домике снова появилась Уильямс и передала:
– Уезжайте. Сегодня. Пока можете.
Чертова деревня, чертова поездка и чертов Влад с его битой рожей и упрямством. Чуть очнулся, и туда же, бормочет, дескать, все в порядке, нужно иным заняться... Димыч ведь не мальчик на побегушках, в конце-то концов! Но побежал как миленький.
– Да позаботятся о нем, – пробормотала Надежда, отводя виноватый взгляд. Она остановила машину в переулке, не доезжая до отделения. Ну да, стесняется. Но руку на руку положила, царапнула коготками пальцы.
– Дим, ты же разберешься во всем, правда?
– Разберусь.
Нельзя давать несбыточных обещаний, но ей он противиться не мог.
Околдовала, что ли?
И крепкое у нее колдовство, даже когда убралась, держится. Только и мыслей о том, что ночью было. Но стоит ли мечтать о несбыточном? И пинка самому себе – работай, Димыч, разбирайся в бормотаниях психа-Влада. Ищи Илью Семеновича Прокофьина, кем бы он ни был.
А если найдешь, поищи заодно и девушку по имени Алена, которая пропала, но Влад понятия не имеет, куда и когда. И вообще знать не знает ничего, кроме имени.
Значит, все-таки с Прокофьина начинать придется.
Прокофьиных в городе было трое. Илья Семенович открывал список. Было ему семьдесят три года, из которых полвека он проработал в местной психиатрической больнице, последние три десятка лет – директором.