– Это не я сделал, – Артем правильно расценил молчание. – Но ты, наверное, не поверишь.
Он тронул пальцем ноги каттлею.
– Допустим… допустим, цветы я взял здесь. Так?
Дашка пожала плечами. Вазы были пусты. Значит, предположение логично.
– Но фотография… кстати, ты офигеть как вышла. Лучше, чем в жизни.
– Спасибо на добром слове.
– Пожалуйста. Размер тридцать на тридцать. Печать профессиональная, насколько могу судить. Значит, бумага рыхлая, согнуть и расправить не выйдет…
– Ты не мог ее пронести незаметно, – поняла Дашка. Сразу стало как-то полегче. Артемка, конечно, еще тот паразит, но все-таки приятно, что не последняя сволочь. – И рамочка.
– Ага.
Он сел по другую сторону квадрата, подпер подбородок кулаком и уставился на фотку. Так и сидели, молчали.
– Тебе бы уехать, – нарушил тишину Артем, потирая большим пальцем щетину. – Это же не просто так. Понимаешь?
Дашка понимала и должна была бы бояться, но не боялась.
– Я не смогу быть рядом постоянно.
– Ты? – Вот тут ей стало смешно. Кем он себя вообразил? Телохранителем? Спасателем? Героем? Да он просто мальчишка, который играет во взрослую игру. Он толком-то не видел, чем эти игры чреваты.
Мертвецы уходят. Живых корежит. Одни сходят с ума и запираются в табакерках лечебниц, другие сбегают в новую жизнь, третьи спиваются.
А ведь смерть – самый честный выход, просто она никогда не разговаривала с Дашкой напрямую.
– Эй, что с тобой? Ау… – Артем потянул фотографию. – Отдай это мне.
Дашка ее держала обеими руками. Держала? Когда она вообще прикоснулась к снимку? Но подушечки ощущали ноздреватую поверхность, сквозь кожу впитывая черно-белые цвета.
– Отдай, – повторил Артем. – Будь хорошей девочкой.
– Это мое.
– Твое, твое. Я просто гляну. И отдам. А ты бы позвонила… кому-нибудь.
Знает? Конечно, знает. Он же репортеришка. Ловец жареных фактов и нырец за сенсациями. Но звонить Дашка не станет. Она сама во всем разберется.
Именно так.
Маски со стен смотрели недоверчиво. Ну их к черту. И нервы тоже.
Елена бежала по ромашковому полю. Она была легка, почти невесома, и цветы лишь покачивались, когда Елена наступала на них. Взлетала золотым облаком пыльца, скрипели кузнечики.
– Леночка! Леночка! – Динка стояла, отделенная чертой горизонта, и махала руками.
Какая она нелепая!
Толстая-толстая! И лицо как блин, с пятнышками угрей. Елена послала Динке воздушный поцелуй. Пусть ее… Лене хорошо. Ей давно не было настолько хорошо! Еще бы до солнца добраться. Оно тоже на ромашку похоже, вон, лучики-лепестки расправило, готовясь обнять.
– Ленка! Проснись!
По лицу шлепнуло мокрое и скользкое, и Елена с визгом вскочила.
– Проснись, говорю, – Динка вытерла руку о Еленину блузку. – Полчаса добудиться не могу. Уже думала, что каюк тебе, подруга.
В глазах Динки не было сочувствия – скука и раздражение. А под глазами, припудренные желтушным тальком, лежали мешки.
– Ты мои вещи не трогала? – поинтересовалась она, приблизив лицо вплотную к Елениному.
– Н-нет. Убрала только.
– Да ну?
Кожа лоснится. Еще год-другой и увянет, только Динка не умеет о будущем думать. Зачем, если ей и в настоящем хорошо?
– Нечего разбрасывать! – Елена стерла воспоминания о пакетике с белым порошком. – Свинарник, а не квартира! Захочешь кого пригласить…
– Кого, Ленусь? – Динка отодвинулась. Поверила? Скорее да, чем нет. Убедит себя, что дозу где-то в другом месте посеяла.
– Кого-нибудь.
Неприятно удивила слабость. Елена ведь выспалась. Легла рано, встала… встала поздно – взгляд на часы подтвердил, что полдень скоро, – а все равно спать хочется.
– Лен, а Лен, чай пить будешь? У меня цейлонский. Настоящий. С Цейлона привезенный, – Динка смотрела ласково. С чего это вдруг?
Раньше проще: квартира пополам, остальное – врозь. И не надо бы соглашаться на предложение, но Елена кивнула. Чаю хотелось. И непременно сладкого, чтобы не с заменителем, а с настоящим, свекольным сахаром. Бабка его в банке поллитровой держала, зачерпывала экономно, боясь рассыпать желтоватые крупинки. Сахар от лежания слипался комочками, и Ленка – тогда еще Ленка – выковыривала их, засовывала в рот и держала на языке. Сахар таял…
– Не, подруга, с тобой явно что-то не то, – Динка провела ладонью перед глазами. – Ширнулась?
– Я?
– Ну не я же, – Динка загоготала, но как-то натяжно. А Елена с удивлением обнаружила, что сидит на кухне, что в руках ее огромная пластиковая кружка с надписью «Хелен» в окружении стразов. Некоторые выпали, совсем как зубы у старухи. И дырки остались неприятные.
– Если чего, то свистни просто. Прикрою.
Ну да. Валику моментом доложит, а тот и Мымре. Мымра же… Мымра ничего не сделает, потому как сама с Еленой сделку заключила. Так что может Динка со своими фальшивыми любезностями лесом катиться.
Динка осталась на месте, сидела, курила, стряхивала пепел в кружку с «настоящим цейлонским» и ждала новостей, как гиена падали. А не дождавшись, забросила крючок.
– Тут слушок пошел… проект на носу… тебе Мымра ничего не говорила? Ну… вы же с ней подружки теперь?
– Неужели?
– Вас Валик видел. Говорит, тебя в загранку отправят.
А вот это что-то новенькое. Про заграницу Мымра ничего не говорила.
– Не знаю. Она просто сказала, что есть работа. Для меня.
– Ага, – Динкино «ага» ни к чему не обязывало, но служило лишь для заполнения паузы в разговоре.
– А что Валик еще говорил?
Динка могла бы фыркнуть. Или встать, выйти, оставив Елену наедине с вопросами. Или еще что-нибудь придумать мелкопакостливое. Но она откинулась, затянулась и вместе с дымом выдохнула:
– Что билет в один конец.
А чай не сладкий, с заменителем, сколько ни сыпь, не сладкий. Сахар – вот правильное наполнение. И батон с маслом. Темная корочка, крошащаяся мякоть и куски сливочного масла…
– В прошлом году была одна вроде тебя. Тихая. Подрабатывала на подхвате, не своя, не чужая. А Мымра вдруг в ней звезду узрела.
Злословит. Динка чай пьет с сахаром. И батоны ест. Потому что дура и на таблетках сидит.
– И ушла та звезда в неизвестном направлении… и с тех пор нигде не объявлялась.
Окурок нырнул в чайное море.
– Не злись. Я тебя предупредить хочу, тетеха, – Динка потянулась и смачно чихнула. – Видишь, правду говорю, а ты не веришь.