Ковер. Ковра она сразу не заметила, но правильно, что он есть. И неправильно, что на ковре остаются белые Дашкины следы.
– Не подходи, – она подняла руку, обрывая зародившееся Артемово движение. – Присмотри за дверью…
Предлог. И Артем понимает это, но не перечит, отходит к двери и уже оттуда следит за Дашкой. А она вытаскивает коробку. Та доверху полна детскими игрушками, среди которых выделяется серый прямоугольник альбома для снимков.
Эти фотографии для нее, и только для нее.
Артем потребует.
Адам спросит.
Пусть так. Но право первого просмотра за Дашкой. Она открывает альбом, подушечками пальцев считывая неровный рисунок бумаги, гладкую поверхность снимка и шершавую – букв.
«Моя дорогая Тонечка».
Почерк каллиграфический. А вокруг снимка – виньетки, рисованные тушью. Сама фотография обыкновенна: младенец в коконе из пеленок. Пухлые щеки, темные волосики и темные же глаза.
– Что там? – Артем не выдержал-таки.
– Ничего интересного, – врет Дашка, переворачивая страницу.
Снова ребенок. Года полтора.
Три.
Пять.
Семь. И следующая страница выдрана. В ней Дашке видится пустота, которая неправильна и невозможна, и потому Дашка надолго задумывается над несуществующей фотографией. Дашка гладит мягкую линию разрыва, разглаживая бумажное волокно: пусть подскажет, что здесь было?
Ничего, как и на всех последующих страницах.
Кроме последней.
«Антонина». Одно слово. Почерк, вне всяких сомнений, прежний, но более резкий, злой даже, как будто писавшего заставили писать. На снимке девушка в школьном платье. Белый фартук, белые же банты на толстых косах. И светлые, почти белые глаза.
– Она говорила правду, – сказала Дарья, откладывая альбом. – Антонина говорила Адаму правду. Она – приемный ребенок.
Артем пожимает плечами. Наверное, он ждал большего.
Дашка достала телефон. Вась-Вася поднял трубку сразу и, выслушав адрес, кинул:
– Буду.
Он оттягивал момент, когда придется сделать это, говорил себе, что еще может подождать, но знал – ожидание не избавит его от проблемы. Перед самым выходом он зашел в комнату, присел рядом с полотняным коконом и прислушался.
Женечка дышала.
Спала она глубоко – снотворное он использовал самое лучшее – и не чувствовала никакого неудобства. Боли она тоже не почувствует, уж он постарается.
Ему так жаль…
На прощание он поцеловал Женечку в щеку, а потом, уже в коридоре, поцеловал и портрет.
– Уже скоро. Мы увидимся. Я тебе обещаю.
До места он добирался на рейсовом автобусе, разваленном и ржавом. Окна его дребезжали, и сквозь щели между стеклом и одеревеневшей прокладкой ощутимо сквозило, но он терпел, только крепче прижимал черный кофр камеры.
Старухи пялились на кофр и на него самого круглыми совиными глазами. Как и совы, старухи были слепы, глухи и беспамятны.
Автобус дополз до остановки, о наличии которой свидетельствовали квадрат дрянного асфальта и столб с жестяным листом. Сумерки уже приближались, они двигались с востока в отчаянной попытке догнать умирающее солнце. Некоторое время он стоял, разглядывая многоцветное небо с бородавками ранних звезд, черный хребет далекого леса и черные же горбы близких домов. Даже здесь он ощущал город с его дымами и суетой, которая если и прекращалась, то в самые предрассветные часы.
Стрекотали кузнечики. Заливался одинокий соловей.
И человек, разбуженный его песней, шагнул на проселочную дорогу. Он шагал неторопливо, придерживаясь маршрута, давным-давно разведанного и проложенного в голове.
Человека несколько смущали обстоятельства работы, но он был уверен – справится.
Ведь вся надежда лишь на него.
– Нет, ну какие же вы все идиоты! Господи ты боже мой! У одного и справка имеется! – Вась-Вася схватился за узел галстука и дернул.
– Идиотизм, – поправил Адам, – это психическая слабость, обусловленная задержкой развития умственных способностей в первые годы жизни особи. Состояние необратимое.
– Это точно.
– И следовательно, в данном случае термин неприменим.
– Тебе кажется, что неприменим, умник, – Вась-Вася стал в углу, растопырив локти. Одним он упирался в кафельный печной бок, другим – в старый шкаф. – А он вполне применим. Только умственно отсталые могли так вляпаться! И продолжали вляпываться даже после предупреждения.
Дарья хмыкнула. Артем пожал плечами. Их поведение не несло черт, свидетельствовавших о раскаянии, из чего Адам сделал вывод, что оценка собственных действий Дарьей не совпадает с озвученной.
– Я же вас посадить могу, – ласково завершил тираду Вась-Вася. – И не факт, что если не посажу я, то не посадят другие. Вы же у нас идеальные фигуранты. Просто… просто не подозреваемые, а сказка!
Данный монолог был неконструктивен, и Адам, пользуясь паузой, задал весьма интересовавший его вопрос:
– Куда уходила Антонина Кривошей?
Ему не ответили, но все трое отвлеклись от разглядывания друг друга и уставились на Адама, ожидая объяснений. Перекрестье взглядов порождало сонм ощущений весьма негативного толка.
– Ежегодно. Осенью, – Адам перечислял факты, надеясь, что этого будет достаточно. – Самостоятельное возвращение, что не является типичным при бродяжничестве, как и отсутствие признаков социальной дезадаптации.
Дарья поняла с полуслова, она подалась вперед и, накрыв ладонями колени, сказала:
– Она не бомжевала! Она точно не бомжевала, потому что возвращалась чистой. И муж тоже это подметил. Значит, что? А то, что она не просто сбегала погулять, а куда-то ездила.
– Если принять за аксиому факт частичной правдивости рассказанной ею истории, в пользу чего свидетельствует Дарьина находка, мы получаем ряд скрытых контактов. Я разделил бы их на две группы. Первая – свалка. Вторая – детдом. Первая группа не является значимой, поскольку в рассказе Антонины не присутствовали объекты в достаточной степени персонифицированные.
– Дашка, переведи, – попросил Вась-Вася.
– Она никого не описала подробно, даже собственного отца, – пояснил Адам. – А вот вторая группа нуждается в подробном анализе. Если отбросить родителей, то остаются двое: работник внутренних органов правопорядка, который вывел Антонину со свалки и устроил ее в учреждение социальной опеки.
– А впоследствии и родителей нашел…
– Именно. И девочка, которая изначально воспринималась Антониной негативно.
– Но потом сиротки взяли и подружились. Сказка, – Дарья почесала коленку через ткань.