Нет, не дадут копать. Снова будут ломаться машины и связь, исчезать нанятые рабочие, засыпаться вырытые шурфы, переставляться разметка… или всадники появятся. Налетят, как в тот раз, с криками, с гиканьем, рассекая воздух плетьми. Покуражившись, понаглядевшись на страх москвичей, сгинут, как и не было. Кто после такого снова в раскоп пойдет? Дурных нету. Сегодня они просто попугали, а завтра, глядишь, и плеткой по хребту перетянут или еще чего похуже. А жаловаться… так на кого? Ах, лиц не разглядели? В масках были нападавшие? И опознать их товарищи не смогут? Плохо, очень плохо, но пусть товарищи не сомневаются, милиция сделает все возможное, чтобы найти и наказать хулиганов. Хорошо, что никто не пострадал.
Не пострадал, это точно, вот только с того случая окончательно стало ясно – не выполнит экспедиция поставленных задач.
– Ну что вы, Игорь Матвеевич, зачем жаловаться? Зачем ругаться? – голос Нусар-баши сладким дымом вкрался в юрту. – Вы – уважаемый человек, и я – уважаемый человек. Неужели нужно двум уважаемым людям ссориться?
Старик открыл глаза, покачал головой и произнес что-то на своем наречии.
– Не понимаю, – ответил Вадим. И подумал, что неплохо бы лечь, совсем неплохо, делать-то нечего, разве что к своим пойти. Те допивают остатки спирта, тупо, устало режутся в карты, набираются злости и на степь, и на местных, и на Игоря, который уперся рогом и не желает давать отмашку на возвращение.
Нет, туда неохота.
Тенью скользнув в юрту, девушка поставила глиняные плошки с горячим пловом, одну перед стариком, другую – перед гостем, и не сказав ни слова, исчезла.
– Внучка? – зачем-то спросил Вадим, подбирая горсть горячего, липкого риса. По пальцам желтыми струйками потек бараний жир, а в животе радостно заурчало.
– Внучка моего друга, – по-русски ответил старик, откладывая трубку. – Зачем пришли?
Старик скатал из жирного риса шарик и кинул в рот, зашевелил губами, пережевывая, а Вадим подивился, что деду-то наверняка под сто лет, а ничего, живой, не в маразме и выглядит… как все местные старики и выглядит. На мумию похож – темная кожа поблескивает, точно воском натертая, морщины глубокие, будто прямо на кости вырезанные, а уж потом, поверху, обряженные в мышечно-кожаный мешок. Глаза узкие: то ли от рождения, то ли с возрастом отяжелели веки, сошлись, норовя вовсе слипнуться, срастись, ослепляя, но пока еще остались щелочки, сквозь которые хитрецой проблескивали черные глаза.
– Зачем пришли, спрашиваю. – повторил дед и девушке милостиво кивнул, принимая из ее рук пиалу. Такую же поставили перед Вадимом. И то верно, от острого плова захотелось пить.
– Археологи мы, изучать будем местную культуру… – не поймет дед, будь он хоть трижды стар и четырежды мудр, но в глуши этой он вряд ли слышал такие слова. По-простому надо было.
– Могилы раскапывать, значит, – сделал собственный вывод старик. И представился: – Иван Алексеевич я. Профессор исторических наук Московского государственного университета.
От удивления Вадим подавился пловом, закашлялся. Профессор? Этот дикарь – профессор? Ладно, еще понять можно, когда он говорит по-русски, тут многие говорят, но чтобы профессор… Да разве такое возможно?
– В жизни всякое случается… – философски заметил Иван Алексеевич. – Я, милейший, признаться, сам не чаял себе подобной судьбы, но нимало не огорчаюсь. А теперь вот на старости лет выпала встреча с человеком, беседа с которым будет не только приятной, но и полезной.
Прерывая завязавшийся было разговор, полог юрты отлетел в сторону, пропустив вовнутрь слепяще-яркое солнце и свежий воздух.
– Ты тут? Чего делаешь? – Игорь, забравшись внутрь, сел на корточки и подслеповато сощурился. – Жрешь, да? Там нам всем кирдык, можно сказать, а ты все жрешь.
– Молодой человек, – с упреком произнес Иван Алексеевич, облизывая жирные пальцы. – Не будете ли вы столь любезны закрыть за собой дверь, фигурально выражаясь. Видите ли, в силу возраста я чрезмерно чувствителен к сквознякам. И присаживайтесь, разделите трапезу, а главное, прислушайтесь к совету старого человека. Беспокойство и неумение принять мир таким, каков он есть, – причина многих болезней.
Он добавил пару фраз на местном наречии, гортанно-резких, диссонирующих с изысканно-любезным тоном, с которым Иван Алексеевич разговаривал с Игорем. Тот же, не то смущенный, не то заинтригованный, принял приглашение, сел рядом, перекрестивши ноги, и чихнул.
– Воняет.
– Увы, везде свои недостатки.
Спустя несколько мгновений перед Игорем да и перед остальными появились новые миски, все с тем же пловом, но горячим. Горсточка риса с красными крупицами приправы и мелкими острыми зубчиками дикого чеснока плавала в желтом озерце бараньего жира, на дне которого водорослями лежали тонкие волоконца распаренного мяса.
– Что ж, господа, полагаю, сей счастливый случай стоит того, чтобы отметить его надлежащим образом.
Еще один приказ, и перед стариком появилась бутылка водки, самой обыкновенной, «Столичной», если верить этикетке.
– Увы, единственное, о чем тоскую, так это о невозможности посидеть в хорошей компании, как прежде.
– А вам разве можно? – тихо поинтересовался Игорь, завороженно глядя, как содержимое бутылки перетекает в латунную примятую кружку.
– В моем возрасте можно все, но, к сожалению, не все получается. Впрочем, в некоторых вопросах надлежит сохранять разумную осторожность, и это касается не только и не столько алкоголя.
Игорь понял и набычился, втянул голову в плечи, точно на покатом лбу его и впрямь имелись рога, которыми он собирался забодать наглого старикашку, осмелившегося противостоять развитию исторической науки. Нет, конечно, никаких рогов у руководителя экспедиции, доктора исторических наук, профессора кафедры истории Игоря Матвеевича Свищина не было и быть не могло: с супругой своей он пребывал в разводе, а скоротечные романчики, вспыхивавшие с завидной периодичностью, изначально были лишены намека на серьезность.
Все это промелькнуло в мыслях Вадима и тут же исчезло.
– Поверьте, любезнейший, суть многих вещей такова, что на первый взгляд кажется совершеннейшей глупостью и зачастую таковой и является, однако иногда… редко, но все же бывает, что глупость – вовсе не глупа, скорее иррационально мудра, но в силу оной иррациональности неприменима к жизненным реалиям.
Иван Алексеевич отхлебнул водки и, закусив рисовым катышком плова, передал кружку Вадиму. Та была тяжелой и с одного бока в мелких, дробных вмятинках, точно по ней долго и нудно стучали камнем. Водочный запах перебивал аромат остывающего плова и был каким-то неуместным, неправильным, что ли.
– Прошу простить за излишнюю болтливость, здесь особо не с кем поговорить…