– Что здесь происходит? – По лестнице торопливо спускалась Дуся. Опухшее лицо, покрасневшие глаза и кончик носа. Плакала? Над Никой или над игрушкой своей, потерянной в очередной раз?
– Мы Пта нашли, – ответила Топочка, она подошла к лестнице и, присев на корточки, принялась собирать черепки. – У Ильве в комнате. Лизхен спускалась, у нее закружилась голова, она упала и вот, разбила.
Крупный осколок, сохранивший остатки росписи, выскользнул из Топочкиных пальцев и упал, разлетевшись керамическими брызгами. Топочка же, приложив ладони к вискам, пожаловалась:
– Жарко здесь.
– Топа, тебе плохо?
– Нет, просто жарко очень. И голова немножко кружится. Пройдет. У меня иногда так бывает. Редко, но бывает. Со мной все хорошо. Все хорошо со мной. Хорошо все, – она уцепилась за эти слова, как будто они и вправду могли помочь. Из левой ноздри к губе и по подбородку потек красный ручеек, Топа смахнула его ладошкой, посмотрела с удивлением и, вытерев о юбку, снова повторила: – Хорошо все.
– Неврологическое, – вынес вердикт врач, прикрывая дверь Топиной комнаты. Выглядел он серьезным и раздраженным, верно, оттого, что вызов оказался из разряда тех, которых могло и не быть. К версии об отравлении он отнесся скептически, к порезу Лизхен – с презрением, а вот с Топой возился долго, а теперь про неврологию говорит.
– Это серьезно? – Ильве выглядела усталой и обеспокоенной. – Надо же, а раньше я и не замечал в ней особой любви к кому бы то ни было.
– Возможно, да, возможно – нет. Сотрясение мозга – штука непредсказуемая, а если оно неоднократное…
– Вы хотите сказать, что она…
– Я хочу сказать, – перебил врач Аллу, – что у вашей подружки явные проблемы с дружком, который любит распускать руки. И, если она это терпит, – явное отсутствие мозгов. Увы, медицина тут бессильна.
– Я тебе говорила, что он ее бьет. – Ильве покосилась на дверь, потом посмотрела на меня: – Яков Павлович, конечно, не в вашей компетенции такие вопросы решать, но вы бы поговорили.
– Ильве, это не наше дело, – Лизхен баюкала забинтованную руку, от нее пахло ментоловыми каплями и антисептиком.
– Вот-вот, – поддержал доктор, надевая куртку. – Не ваше, совершенно не ваше и вообще ничье. Может, конечно, хирурга, которому ее доставят со свернутой челюстью и переломанными ребрами, может, конечно, мента, если решит завести дело, может, еще чье-то, но точно не ваше.
Вероятно, он был прав в своей злости, этот случайный посетитель странного дома, не разбиравшийся, да и не желавший разбираться в тонкостях взаимоотношений, связавших его обитателей. Он был прав в том, что видел и чего хотел, а я не прав, так как не видел, а должен был бы заметить вещи столь очевидные.
Я все-таки решил поговорить с Топой, хотя понимал – слова вряд ли изменят ситуацию.
Комната-шкатулка в розовых тонах и оборках, с обилием зеркал и милых женскому сердцу пустяков, вроде фарфоровой балерины, расписной коробочки, стеклянных голубей, семи слонов, стоящих в ряд, касаясь друг друга хоботами, календаря с собаками… круглая, с балдахином кровать, покрывало из разноцветных лоскутков. Топа натянула его по самые глаза, смотрит настороженно, с опаской. Тяпа тут же, свернулась калачиком на подушке, уши наставила и смотрит…
– Он ошибся, – сказала Топа. – У меня иногда кровь идет из носу. И голова тоже кружится. С детства.
– Врешь.
– Я на Мишу заявлять не буду!
– Ты его настолько любишь, что готова и дальше терпеть?
Топины губки дернулись, но она ничего не сказала. Не понравилось мне это молчание.
– В конечном итоге необязательно доводить дело до суда, иногда достаточно просто припугнуть…
– Хотите, я вам про Нелли расскажу? – Она села и, подтянув подушку повыше, продолжила: – Я ведь соврала, что только тогда встречалась с ней. И Алла соврала, и Ника, и Ильве, но про нее точно не знаю. Вам ведь это важно, а не то, что со мной будет, тут я сама… справлюсь.
Надо же, какие неожиданные открытия порой ждут.
– Рассказывай.
Топа облизала губы и начала:
– Мы с ней тогда в первый раз встретились, когда я испугалась. Тут я не лгала, все по правде, я несколько дней взаперти просидела со страху, а потом она домой пришла, звонила долго-долго. Я не открывала. Стояла у двери и глядела в «глазок», и думала, вызывать милицию или нет.
– А Игорь?
– Н-не знаю. Его не было дома, кажется, был в командировке? Или просто ушел? – Легкое прикосновение пальцев ко лбу, как будто она пыталась вспомнить что-то, и тут же виноватое: – Извините, голова болит. Но вы не уходите. Мне надо рассказать.
– Не ухожу.
Короткий резкий кивок и просьба.
– Вы ведь не тронете Мишу? Пожалуйста. А Нелли тогда через дверь крикнула, что не уйдет.
– А ты?
– А я милицией пригрозила.
– Она не испугалась?
Молчание, морщинки на лбу, прикушенная губа, дрожащие ресницы, редкие и длинные, как у Тяпы, и цветом схожи – не черные, а светло-коричневые, подпаленные.
– Она заплакала. И на коврик села. Она совсем не страшная оказалась, больная только. Знаете, я помню, как бабушка болела, у нее лицо такое вот костлявое стало, и кожа желтая, и волосы грязные, даже когда только из ванны, все равно грязные. А еще им в глаза смотреть нельзя.
– Почему?
– Заразиться можно, – на полном серьезе ответила Топа.
– Чем?
– Чем-нибудь. Они сглазят, и все. И Нелли тогда меня сглазила. Только, наверное, я не сначала, да? Я не умею хорошо рассказывать, я глупая.
– Не глупая, ты просто устала и голова болит. Давай ложись и сначала, с того момента, как ты ей дверь открыла.
– Открыла, – эхом повторила Топа, позволяя уложить себя, случайно прикоснувшись к щеке, я поразился тому, насколько она горячая. Может, стоит снова «Скорую» вызвать?
Топа поймала руку и попросила:
– Не уходите. Иначе не расскажу, а это важно. Нелли давно просила, чтобы я рассказала. Но я по порядку, по порядку, хорошо? Я открыла, она за руку схватила и сдавила больно, но сразу отпустила и извинилась. Она нервничала очень сильно, это потому, что болела.
– Чем болела?
– Н-не помню… н-не знаю… просто болела, она так сказала. И что ее зовут Нелли, и что она – жена моего Игоря, настоящая жена.
– То есть как настоящая? – вот это новость. Если все на самом деле так, если Топа не соврала и не перепутала, то история становится все интереснее и интереснее. Но с другой стороны, будь у Громова еще один брак, Ленчик отыскал бы запись.
– Они поженились тайно, еще до Аллы, а потом ее посадили, и папа Игоря сделал, чтобы записи о браке не было, вот. И про свадьбу ведь никто не знал, и поэтому Нелли как бы и не существует, все сделали вид, что ее нет, а у нее ребеночек от Игоря родился, только умер. Вот.