Выбравшись из подъезда, я с наслаждением вдохнул воздух. Вернуться и в душ, смыть эту мерзость.

Ворона, расколупывавшая пакет с остатками еды, повернулась в мою сторону и, раззявив черный клюв, хрипло каркнула.

Ильве

Крошечный телефон выскользнул из ладони и упал на ковер. Вот так, плохая примета, дурной знак… впрочем, я никогда не была суеверна.

Господи, но когда я совершила ошибку? Когда выбрала неправильно?

Телефон лежит. Простое действие, наклониться, поднять, пробежаться по клавишам, набирая знакомый номер – я ведь помню, столько лет прошло… вот именно, что много. Димка десять раз мог сменить работу, и мобильник, и адрес, и жизнь, в конце концов, обзавестись семьей, детьми… а Роман как же? А я? Впервые в жизни не знаю, как поступить.

Тогда, после встречи с Нелли, знала – развестись и избавиться от опасности скандала, если этой сумасшедшей придет в голову подавать в суд. Алименты на ребенка никто бы не отнял, а положение супруги Громова… да никогда я им не дорожила.

Папа, папочка, ты же всегда говорил, что все поддается расчету, я тебе поверила… а ты просто боялся жить, не считая. И я теперь боюсь, но я сильная, я преодолею страх.

В трубке гудки, долгие, тревожные, и я замираю, готовая в любой момент нажать на клавишу отбоя.

– Алло? Здгаствуйте, я вас знаю? – Димка полон оптимизма и радости. И мне неудобно разрушать его уютную жизнь, но прежде, чем успеваю испугаться, говорю:

– Привет, Дима. Это Ильве.

Яков

Очередной ужин в ознаменование прошедшего дня, вполне удачного. Ну, и на вечер у меня большие планы.

– Яков Павлович, – начала было Ильве, осеклась, махнула рукой – жест вышел нехарактерно небрежным. – Яков, может быть, вы нам что-нибудь да расскажете?

– Завтра утром. Обещаю.

– А что изменится? – Дуся смотрела в тарелку, вилкой размазывая пюре, есть она почти не ела и выглядела еще более несчастной, чем накануне. Может, не следовало отправлять ее в приют? Впрочем, следовало, для ее же пользы, лекарство сладким не бывает.

– Многое, – пообещал я. – Если вообще не все.

Не поверили, но испугались. Побледневшая Алла, съежившаяся Лизхен, замершая Топочка и по-прежнему задумчивая, погруженная в собственные мысли Ильве.

– Имеется условие. После десяти все спать и никто из комнаты не выходит. Ясно?

– Яков, – строго спросила Дуся, отодвигая тарелку, – я надеюсь, что ты отдаешь себе отчет, что…

Отдаю. Наверное.

Сумерки быстро сгустились до дегтярной черноты, в которой тусклыми желтыми пятнышками виднелись фонари, расставленные по периметру дома. Если долго вглядываться, можно будет различить и силуэты деревьев, и даже человека, который приближался к дому короткими перебежками, то и дело замирая и оглядываясь. За окном заухало по-совиному, в стекло ударился камешек, потом еще один, и только после этого зазвонил телефон.

– Ленчик, – пообещал я ласково, – я тебе, ироду, уши оборву.

– Джульетта, выйди на балкон, – пропел он шепотом. – Ромео уже здесь и жаждет попасть в будуар…

Спуститься на первый этаж, открыть окно, коротко свистнуть и мысленно обругать себя за глупость: можно было найти с десяток других, менее ковбойских способов проникновения. Но Ленчику понравилось.

– Круто, – сказал он, спрыгивая с подоконника. На белой краске отчетливо выделялись следы ботинок, и Ленчик, скривившись, вытер их рукавом. – А с чего вдруг тайны? Я есть хочу. И еще спать, я, между прочим, в отличие от некоторых, третьи сутки на ногах…

– Заткнись.

– Злой ты, шеф, – пробурчал он вполголоса. – Уйду я от тебя… слушай, серьезно, пожрать бы? Время еще есть. Точно знаю, что есть, ты ж у нас перестраховщик…

Времени и вправду было предостаточно. Стрелки на часах замерли на четверти двенадцатого, но погруженный в темноту дом казался по-ночному тихим и непривычно пустым. Сквозь высокие окна в кухню проникал лунный свет. Он же, разделенный полосками жалюзи и отраженный плиткой, искажал пространство. Ленчик, щелкнув выключателем, зажмурился.

– Слушай, ничего, что я? – запоздало забеспокоился он. – А если те, кого ты ждешь, увидят?

– На их месте я бы занервничал, если бы тут полный покой воцарился. А так… вышел человек покушать, может, Дуся, может, еще кто… Ты рассказывай давай. Выяснил чего-нибудь?

– Палыч, а тебе не говорили, что молодца сначала накормить и напоить надо, а потом секреты выпытывать?

– Кормись, поись, рассказывай. И, Леня, посерьезнее давай, времени в обрез.

Он кивнул, подвинул плетенку с печеньем и, подхватив одно, сунул в рот.

– У-у-уу, шеф, тут такая канитель, сказочная просто. А молочко есть? Не в кайф – овсяное без молока.

Убить бы его или хотя бы выпороть за наглость. Вместо этого я пробурчал:

– В холодильнике глянь.

– Нет, все-таки злой ты. Это потому, что влюбленный. Нормальные люди, влюбляясь, добреют, а ты наоборот. А потому, что объект твоей, Яков Палыч, влюбленности не состыкуется с принятым в обществе идеалом красоты, в результате чего ты страдаешь от внутренних противоречий, порожденных конфликтом сознательного и бессознательного.

– Молоко пей.

– Угу, – Ленчик пил прямо из пакета, нарочно, чтобы меня подразнить. И ведь злюсь же… как он сказал? Сознательное и бессознательное? Чушь собачья, да и не влюблен я, стар влюбляться.

– Ты, конечно, будешь все отрицать, – Ленчик слизнул белую молочную каплю с ладони. – Потому как полагаешь состояние влюбленности неподходящим к твоему возрасту и статусу, подрывающим твой авторитет в глазах подчиненных, ну и вообще по типу «а на фига оно мне». Только, шеф, ты не прав. Что нам говорил великий Фрейд? Нельзя противопоставлять себя своим желаниям, ибо это влечет за собой неудовлетворенность, в том числе и жизнью.

– Хватит ерунду молоть, по делу рассказывай.

– Вот, а неудовлетворенность жизнью ведет к раздражительности, которую ты, Палыч, будешь срывать на мне. – Ленчик поставил молоко на стол, плюхнулся на стул и вытянул ноги. Глаза полны мудрого сочувствия и печали, которая, впрочем, была в этом взгляде всегда, а потому особо и не впечатляла. – А если по делу, то… шеф, в твою неземную любовь проще поверить, чем в то, чего я тут накопал. Короче, садись и слушай страшную и жутко поучительную сказку. Жил-был на заре веков некий Иван Алексеевич. Хорошим он был человеком, ученым, историком и археологом, и вот однажды, году этак в тридцать третьем, отправился в экспедицию в шестнадцатую республику Советского Союза, то бишь в Монголию. Не один, конечно, спутники были… да сгинули.

– Куда?

– А вот это – вопрос сложный, – теперь Ленчик был серьезен. – Тут, в общем, запутано все, информации, сам понимаешь, кот наплакал. Вроде бы как поначалу там проблемы с местными возникли, те были против раскопок. Но Иван Алексеевич оказался существом упертым, один из курганов вскрыл, и удачно, между прочим. В описи (не спрашивай даже, чего мне стоило копию откопать) сто семьдесят три пункта золотых изделий, от колечек до статуй. Плюс в два раза больше серебряных…