Когда-когда-когда… Боль набирала обороты, накатывая волна за волной, грозя накрыть, грозя растворить. И портфель вдруг выскользнул из онемевших рук, плюхнулся на землю, а сил, чтобы нагнуться и поднять, не осталось.
Только не сейчас, только не в финале, когда все так хорошо сложилось, только не…
В ногу вдруг ткнулось нечто мягкое, горячее, завозилось, заурчало и разразилось лаем.
– Ах, вот ты где! – радостный вопль сумел пробиться сквозь пелену боли. – Фу! Место! Нельзя, я сказал!
Собака! Это просто собака. Обыкновенная собака… Человеку удалось наклонить голову и посмотреть… да, собака. Неопределенной породы, здоровая, лохматая, счастливо скалящаяся… черная.
– Не бойтесь, он не кусается! Шатун, фу! Я кому сказал?
Черная-черная… клыкастая… а в глазах ее – пламя подземного мира… не знают, не понимают… за что? Нельзя, ведь у него же Плеть! Он добыл Плеть! Он теперь повелевает стигийской стаей!
– Мужчина, вам плохо? Шатун, сидеть! Мужчина, что с вами? Эй…
Желтый свет… темнота… тени… зыбкие тени подземного мира… собаки… откуда столько собак? И в груди колет-колет, режет-режет… дышать нельзя. Нельзя не дышать, но до чего же больно!
Он уже не слышал ни сирен «Скорой помощи», разорвавших тишину на клочки, ни обиженного воя черного пса, которого хозяин привязал к фонарному столбу, ни обеспокоенных, громких голосов врачей…
Нет, он не умер по дороге в больницу. И продолжал жить уже там, в стерильной палате, в сплетении труб и проводов, под заботливым наблюдением системы жизнеобеспечения, но, пожалуй, сумей кто-нибудь пробиться в забытье Эльдара Викентьевича, увидеть то, что видел он, погруженный в кому сна, этот кто-нибудь проникся бы жалостью и удивлением: Эльдар Викентьевич не хотел жить.
Там, в воображаемом мире его не было покоя, но во все стороны, сливаясь с каменным небом, расстилалась каменная земля, и ущельем непреодолимым лежало русло высохшей реки. И лодка с трещиной на днище. Брошенное весло. Туман. И тоскливые голоса собачьего хора…
И невозможность уйти. Грань между жизнью и смертью оказалась слишком уж широка для Эльдара Викентьевича, но рассказать он об этом не мог.
Вот все и закончилось. Как-то быстро. Даже слишком быстро.
Юленькин побег, который заметили не сразу, а заметив – перепугались до чертиков. Собственный страх Ильи, как тогда, когда Алена прыгать собралась: фигурка в темном купальнике, почти неразличимая снизу, шаг вниз, падение…
Когда она упала, там, у подъезда – благо Баньшин быстро сообразил, где следует искать беглянку, – мир на мгновение замер и тут же рассыпался звуками: визг тормозов, сирены, выстрелы, суета. Собачий лай откуда-то сверху, с одного из балконов, и плач.
Коленки она расшибла…
А Магда – ладони.
Выпороть бы обеих. И себя за рассеянность. И Дашку за то, что не уследила… и что сделано, то сделано. Вовремя успели.
Было задержание, и вот теперь допрос. И удивление, когда слово за слово, а Леха раскалывался, излагая версию, которая почти один в один повторяла собственные догадки Ильи.
Он смотрел. До чего же знакомое место. Комната-пенал. Столы по стенам, стул в центре, лампа под темным слепым абажуром чуть покачивается из стороны в сторону, и желтый отпечаток света скользит по пыльному ковру. Влево-вправо, вправо-влево. И где-то слева, застряв между старыми рамами, жужжит, стучится о стекло муха.
– Да не хотел я, не хотел никого убивать, – он сидел на стуле, вытянув ноги и положив на колени руки. Пальцами поглаживал браслеты наручников и смотрел в пол, не от стыда, а скорее для того, чтоб скрыть злость. – Я ж просто… я случайно… я на фирму пришел, понял, что не задержусь. Да мне поперек горла была вся эта работа! Идиоты! Кругом одни идиоты и карьеристы, а я… я не такой!
Не такой, каким представлялся. Не было в этом человеке ничего настоящего. Грязные штаны и клетчатая рубашка – антураж, не более; как и нарочито всклоченные, грязные волосы, и обгрызенные ногти, и все прочее, включая квартиру и то вранье, которым он потчевал и Илью, и Магду.
Магде на допросе присутствовать не разрешили, да она и не особо рвалась, пыталась делать вид, будто плевать ей на Леху, хотя по выражению лица было заметно – не плевать.
– Она сбежала, думала, я сгнию в том дерьме. А я выплыл. Я не за ней поехал, а от Григовых дружков, как им доказать, что я не причастен? Он сам с той лестницы скатился! Оступился и вниз! Вызвал меня, типа я знать должен, куда эта стерва умотала… А я не знал! Не знал я!
И даже скованными руками в грудь себя ударил, подтверждая неведение. Но вот не поверил ему Илья, слишком уж много вранья было вылито. Да, доказать, что Леха убил Грига, не выйдет, дело-то закрыто, и оснований, чтобы возобновлять его, нет. А что там произошло: оступился ли Григ сам или же в пылу ссоры его попросту столкнули с лестницы – невозможно.
– Я от них прятался. Со страху и пить бросил, и человеком сделался, только… только вы ж поймите, не для меня эта жизнь была! Не канцелярская крыса я, не могу, чтоб с восьми до пяти и каждый день… и сверхурочно… и начальству задницы лизать, других подсиживать. Ненавижу это! А потом история та… Я ж не виноват был, чистая подстава! А на улице мигом очутился. Повезло, устроился в «Будильник». Проработал. Потом как-то случайно смотрю – снимок знакомый. Она ж изменилась, конечно, но не до такой степени, чтоб я не узнал. Узнал. Интересно стало.
Теперь он говорил правду, по-прежнему не решаясь поднять глаза, но спокойно, уверенно. И страшно становилось от подобного притворства.
– Выяснил. Ну, сначала-то без подробностей, а потом на адвокатишку этого вышел, который завещание старухино заверял, вот он-то и помог. У нас сделка была: он мне информацию и с документами помогает, а я ему плетку эту отдаю.
Тогда, во время допроса, Илья еще не знал, что услужливый и вежливый Эльдар Викентьевич находится в больнице, в состоянии, каковое иногда именуют промежуточным. И не думал ни о высшей справедливости, ни о какой-либо иной, кроме той, что может получить вместе с признанием.
– Чего они все нашли? Ведь подделка же! Никакая не Древняя Греция, уж я-то в этом смыслю… и Геката… какая сейчас Геката? Никакой, – Леха словно сам удивлялся глупости подельника и всех прочих людей, кроме себя, разумеется. – А он мне сказал, что нужно представить, будто Магда – ненормальная. Даже если отрицать станет, чтоб ей не верили. Ну чтобы она сделала что-то такое, чтобы каждому понятно было – сумасшедшая.
– К примеру, убивала собак и посылала сводной сестре головы?
– Да. Но это и вправду ее затея была! Нет, ну я-то на мысль навел. Ее легко навести, она никогда не признается, что не сама додумалась… и на плети этой тоже сдвинулась, найти хотела. Зачем?
Пожалуй, на этот вопрос Илья мог бы ответить: затем, чтобы оградить себя от подонков, подобных бывшему мужу. Призрачная защита за неимением иной.