– Нехрен было гадить рядом с домом! – рявкнул Тимур, унимая дрожь в руках. Страшно, черт побери, он и не предполагал, что это будет страшно. – Если кто виноват, то ты сам. Не тронул бы девчонку, не закипишели бы менты.
– Вот, значит, как ты заговорил, дорогой мой братец. Так я виноват? А ты совершенно ни при чем? Или это ты виноват? Не вынес мусор, как договаривались. Или специально? Тим, ты ведь не специально, ты ведь не настолько дурак... – От ласкового голоса звенело в ушах: – Тим, ты не думай, что получится меня обмануть. Или отделаться. Нет, Тим, мы с тобою вместе, как когда-то. Помнишь? Только ты и я...
– Ты забыл про смерть.
Марат рассмеялся, ничего он не забывал, да и как можно забыть о том, что определяет твою сущность? Когда-то в Марате было много всего намешано, только исчезала, с каждым убийством исчезала еще одна толика человечности.
Раз за разом. Кровь за кровью. Жизнь за жизнью. И нет человека, совсем нет. Тот, кто смотрит в окно, пусть Ирочка и ее новый знакомый скрылись, уже не человек. Зверь. Оборотень.
Скорей бы все закончилось. Тимур страшно устал.
От девушки тянуло следом. Он вплетался в сложный аромат ее духов, придавая им куда больше притягательности, чем заложено было их создателями, он невидимым флером лежал на гриве спутанных волос и жесткой, в рубчик, ткани пальто. Никите хотелось потрогать, снять эту пыльцу кончиками пальцев, положить на язык и замереть, прислушиваясь ко вкусу слюны, к малейшим оттенкам следа.
А еще хотелось взять Ирину за воротник пальто да вытряхнуть все, что она знает. Останавливало опасение, что, испугавшись – а она испугается, – Ирочка замкнется и сбежит. Она до сих пор держится настороженно: умненькие глазки следят за каждым движением Блохова, упрямо поджатые губы готовы хранить тайны Ирочкиной жизни, и только синяя струна артерии на шее едва заметно вибрирует, выдает волнение.
С чего бы тебе волноваться, девица-некрасавица, если ты и вправду ничего не знаешь?
– Так все-таки, что вам от меня нужно? – Пальчики с короткими аккуратными ноготками вцепились в синий пластик столика. – Или вы просто так пригласили? Поболтать?
– Просто, – согласился Никита. – И не просто. А вы часто в парке гуляете?
– Здесь? – Она удивленно оглянулась на тополя-березы, отозвавшиеся на пару дней весеннего тепла крохотными листочками. – Я не гуляю. У меня времени нет гулять. Я работаю!
Вызов, возмущение и совсем неуместное в данном случае смущение. Интересно, чем вызвано? Интрижкой на рабочем месте? Нет, слишком уж неказиста девица, с такой если и заводят интрижку, то со скуки или от безысходности. Тогда мелкое воровство? Махинации со счетами? Ложь работодателю? Что? Но шкура молчала, и зуд утих, скатившись в самые кончики пальцев. Впору закрыть глаза да потянуться блаженно, поймать пару-тройку минут отдохновения.
– А с вами в последнее время ничего странного не происходило? – кинул следующий случайный вопрос Никита. – Может, слышали что-то? Видели? Замечали?
Дернулась, побледнела до синевы и ручкой рот прикрыла, защищаясь от необходимости говорить. Вот так. Попал ты, Блохов, в самую десятку, теперь не испорти только, не дай рыбке соскочить с крючка, подведи грамотно да подсеки, когда ослабнет сопротивляться.
– Знаете, здесь недавно убийство случилось. В парке, я имею в виду.
Никита держал ее взглядом, запоминая мельчайшие детали. Бело-черный узор пальто, и розовое пятнышко на воротнике – след помады, незамеченный или неотстиранный. Крупные пуговицы с серебристой окантовкой. Желтый шелковый шарфик, сбившийся птичьим гнездом. Подбородок с ямочкой, неровно выщипанные брови. Родинка на левом виске, почти скрывшаяся в волосах.
– Вот я и опрашиваю... вдруг да найдется что-то... убийство – такая вещь... порой практически невозможно раскрыть...
Долгие паузы специально для нее. Пользуйся моментом, покажи, скажи, дай зацепочку. Молчит.
– ...разве что чудом.
Чуда не случалось. Тогда можно попробовать с другой стороны:
– У меня есть основания думать, что убийца живет в доме... и, вероятно, он не остановится. Почему? Да потому, что видно, не первое его дело. А где прошлое, там и будущее.
Ну же, пугайся. Хорошим девочкам положено бояться страшных маньяков. И инстинкт самосохранения – лучший стимул для откровенности.
– Она ведь молоденькой была. Хорошенькой. Работала здесь неподалеку... менеджер турфирмы. «Алиста-Тур». Ни о чем не говорит?
Медленное покачивание головой, контролируемые жесты, словно Ирина не до конца верит самой себе. Боится себя. А может, это она? Изнасилования ведь не было, значит, теоретически могла и женщина. Эта конкретная, не прикоснувшаяся к кофе женщина. Ирина невысокая, но кряжистая, с виду крепкая, жаль, что пальто мешает визуальной оценке.
– Ее подруги говорили, что Алину... Я не упоминал, что убитую Алиной звали? Красивое имя. Нет? Извините. Так вот, Алину пригласили на свидание. К сожалению, с кем, выяснить не удалось.
– И вы думаете, что я вам имя назову? – Сколько льда в одной фразе, сколько презрения, но вот беда – все это ложь. А где искать правду, Никита пока не знал.
– Нет, нет, что вы... я просто понадеялся, знаете, мне иногда везет... вот просто везет, и все тут.
Везет, и убийца оставляет след. Везет, и след выводит к дому. Везет, и из дому выходит человек, который очень хочет что-то скрыть.
– Извините, но мне пора. – Ирочка поднялась. – Мне очень жаль, но в данном случае я ничем не могу вам помочь.
Врешь, некрасавица, но это уже совершенно неважно. Гончая стала на новый след, и погоня продолжится.
Для начала надо установить, где и кем работает Ирочка. А заодно – запоздалая мысль – самому посмотреть сводки на предмет похожих случаев.
И вот в какой-то из дней нашего сидения в тюрьме – я давным-давно потерял им счет – дверь камеры отворилась, и смотритель, явившийся с корзиной, от которой тянуло чудесными ароматами, возвестил:
– Радуйтесь, люди! Зверь убит!
– Убит? – Мой отец вскочил. – Убит?! Ты уверен в том, что говоришь?
Смотритель же, переступив порог, принялся выкладывать на стол принесенное. Круглая булка хлеба, еще горячего, с хрустящей темной корочкой. Мягкий козий сыр. Ветчина. Горшочек с паштетом из гусиной печенки. Два жареных цыпленка, завернутых в кусок ткани, и несколько ранних яблок.
А в довершение две темные бутыли с залитыми воском горлами.
– От его светлости, графа де Моранжа, – пояснил смотритель, добавляя несколько бокалов синего стекла. – Во славу короля.
– Кто убил Зверя? – Мой отец, схватив смотрителя за руку, тряхнул его. – Кто убил Зверя? Граф?
– Де Ботерн, – ответил смотритель, улыбаясь. Лицо этого доброго, в сущности, человека отражало все те эмоции, каковые испытывал каждый человек в Лангедоке.