– Бытует мнение, что именно за дерзость Господь и покарал мастера, осмелившегося оскорбить небесный образ. Поскольку я всегда отличался любопытством к вещам подобного рода, то постарался узнать о бароне и дочерях его как можно больше, втайне надеясь пролить свет и на личность художника.
– Удалось?
– Нельзя сказать, что я потерпел неудачу, равно как и утверждать, что добился своего, – батюшка уселся в кресло и, указав Дмитрию на второе, заметил: – История долгая и прелюбопытная, но в правдивости ее не уверен.
– Не думаю, что это кому-нибудь интересно, – заявила матушка, и веер в ее руке зашелестел чуть громче. Дмитрий же поспешил ответить:
– Ну что вы, мадам, разве есть что-либо интереснее тайны, самим временем укрытой и упрятанной от любопытствующих взоров?
– А не боитесь ли вы, сударь, что подобное любопытство в некоторых случаях не совсем уместно? – Матушка раздраженно захлопнула веер, и в наступившей тишине отчетливо был слышен печальный Лизонькин вздох. Видимо, ей очень хотелось услышать и про картины, и про тайны, да и сама Настасья не отказалась бы… батюшка умел рассказывать истории, порой страшные, порой забавные, но всегда безмерно интересные.
Дмитрий же на матушкино раздражение ответил улыбкой.
– Страх, сударыня, порой влечет к последствиям гораздо более неприятным, нежели любопытство. Да и неужто вам не хочется знать, что за вещь вы впустили в свой дом? Поверьте, в этих картинах чересчур много жизни, чтобы относиться к ним только как к предметам.
Беспомощный и растерянный матушкин взгляд, веер, выскользнувший из пальцев и распластавшийся на ковре, чуть дымное пламя свечей и черная блестящая спина клавесина… Черная Мадонна с укором взирала на людей, а в улыбке ее сестры Настасье чудилась издевка.
– Ваш веер, сударыня, простите за дерзость, порой я бываю невыносим… – Дмитрий губами коснулся матушкиной руки, жест вежливый, но Господи, до чего неприятно видеть.
– Ну… – батюшка откашлялся. – Если такое дело, то… барон Антоний де Сильверо был человеком богатым и известным.
Отец извлек из кармана китайские четки, старая привычка, которая помогала ему сосредоточиться на повествовании, а Настасье просто нравилось наблюдать за тем, как бусины перекатываются в отцовских пальцах, то догоняя друг друга на шелковой нитке, то, наоборот, замирая, застывая на мгновение, чтобы затем снова упасть в прорисованную нитью пропасть.
– Известность его была следствием тех же суеверий и сплетен, что обычно преследуют людей успешных. Молва наделила барона прозвищем «Отравитель», якобы за то, что де Сильверо убивал жен, коих насчитывалось четыре. Из-за слухов, а также ради спокойствия малолетних дочерей, де Сильверо вынужден был оставить родную Флоренцию и переехать в Пруссию.
Пальцы застыли, на мгновение прервав бесконечный бег нефритовых бусин по кругу.
– Теперь сложно сказать, была ли в смерти тех женщин вина барона либо же дело в несовершенной медицине того времени да слабом здоровье, но… от третьего брака у де Сильверо осталась дочь Катарина, от четвертого – Беатриче. Склонен полагать, что дочерей барон любил безмерно. Я видел расходные книги, описания их нарядов, драгоценностей. Само поместье, которое теперь, правда, принадлежит совсем другой семье.
Целых три бусины скользнули вниз. Настасья попыталась представить барона, которому пришлось уехать в другую страну, чтобы оградить дочерей от слухов и собственной черной репутации. Отчего-то де Сильверо вышел очень похожим на отца.
– О жизни этой семьи известно крайне мало, все свидетельства носят характер косвенный, оттого дальнейшие события в некоторой степени носят характер вымысла, – продолжил тем временем батюшка. – Задумав заказать портреты дочерей, барон де Сильверо пригласил мастера Луиджи из Тосканы, тот жил в доме, работал. Пожалуй, вот и все, что известно о нем, не считая одной детали – Луиджи умер в тот же день, когда показал картины барону, и смерть эта породила еще один слух – дескать, де Сильверо был столь впечатлен работой мастера, что приказал отравить последнего, чтобы сии шедевры остались единственными в своем роде.
Легкий скрип кресла, широкая ладонь на подлокотнике, на смуглой коже нитью белый шрам, в складках сюртука полумрак… Настасье страстно захотелось прикоснуться, чтобы, как при той встрече в парке, рука в руке, тепло, проникающее сквозь тонкий шелк перчатки, и слова, обращенные лишь к ней.
Неприлично. Непристойно. Лизонька умерла бы, доведись узнать о подобных мыслях и желаниях. А матушка, верно, сослала бы в монастырь на покаяние. Настасья отвела взгляд, уж лучше глядеть на бусины да рассказ слушать.
– Говорят, перед смертью мастер проклял свои творения. Неизвестно, в проклятии ли дело, либо в обыкновенных пороках души человеческой, но не прошло и полугода, как младшую из дочерей барона, Беатриче, унесла в могилу неведомая болезнь, а спустя еще месяц и Катарина последовала за сестрой…
– Боже, – матушка побледнела. – И ты, зная о том, привез это… это сюда? В дом? В подарок?
– Оленька, – отец смущенно развел руками. – Это всего лишь слухи, нелепые, глупые и недостойные внимания. В наш просвещенный век верить в подобные сказки? На самом деле история банальна и грустна, отец потерял обеих дочерей, а взамен остались лишь портреты. Но как имел честь выразиться наш гость, нарисованным звездам не заменить настоящих, остальное же… несущественно.
Матушка была не согласна, Настасья видела это несогласие и во взгляде, и в строгой линии губ, и в нервном похлопывании веером по юбке. И бусины в отцовских руках замелькали быстрее…
– Но, пожалуй, я утомил вас…
– Скорее обманули, – ответил Дмитрий. – Обещая тайну, когда на самом деле все так просто… если, конечно, простота эта не вымышлена в угоду спокойствию.
Дальше стало совсем неинтересно, беседа свернула на политику, затем на торговлю и военные кампании… Настасья любовалась Дмитрием и сама не заметила, как едва-едва не задремала, во всяком случае, очнулась она тогда, когда Коружский стал прощаться, и тут же испугалась, что больше не увидит его, ведь маменька, несомненно, будет против его визитов.
И теперь, делая вид, что занята книгой, Настасья вслушивалась в беседу.
– От человека, который вырос в столице, я ждала более… приятных манер, – жесткий голос, будто придавленное морозом стекло разрастается трещинами. Манеры, снова манеры… неужели матушка не способна видеть ничего, кроме манер?
– Оригинал, но разве это недостаток?
– Не знаю… он молод, из хорошей семьи… единственный наследник. – Матушка говорила почти шепотом, и до Настасьи долетали лишь некоторые слова. – Неплохая партия… приобрел поместье, собирается здесь жить… сосед… оригинал… что ж, в столице много оригиналов.