Петр приехал спустя два часа. Это были самые долгие два часа в Левушкиной жизни. И самые неприятные. Бехтерины восприняли новость по-разному. Тетушки спокойно и даже с неким удовлетворением, видать, полагая Левушкину просьбу доказательством того факта, что убийства раскрыты, преступник вот-вот будет предъявлен, и жизнь вернется в прежнее русло. Левушка, правда, насчет русла весьма сомневался, но сомнения благоразумно держал при себе, чтобы не добавлять хаоса.

А хаос был многолик и удивителен. Он состоял из прозрачных удивительно чистых слез светловолосой Ольги, из горьких нитей дыма – курили беспрестанно и никто не пытался запретить, – из вопросов, на которые Левушка не мог ответить, из предположений и взаимных обвинений и, в конце концов, из ожидания. Долгого, томительного ожидания.

Пыльная машина Петра вползла во двор с той неторопливостью, которая обычно подчеркивает важность происходящего. И ожидание закончилось, оборвалось натянутой нитью, ударило по нервам.

– Господи, у меня снова начинается мигрень! Да хватит трясти передо мной этим дурацким веером! Такое ощущение, что у тебя болезнь Паркинсона! – Визгливый голос Сабины взлетел над общим гулом, став своеобразным призывом к тишине.

– Добрый день, – Петр зашел в дом, огляделся, увидев Левушку, кивнул. – Вижу, все собрались, и это хорошо…

– Смотря для кого, – пробормотал Игорь Бехтерин, до того момента спокойно наблюдавший за родственниками из дальнего угла комнаты.

– Для всех, полагаю, – Петр провел рукой по волосам, отчего прическа приобрела некоторую асимметричность – приглаженный левый бок и взъерошенный правый. Совсем как крыша дома Бехтериных. – Ну, если все тут, то, может, приступим, а? А то, верите ли, надоело до жути в вашем дерьме копаться!

Игорь

Апостол Петр играет в детектива… очередной парадокс, удивляться которому нет ни сил, ни желания. Точнее, из всех желаний – даже странно, что прежде их было так много – осталось лишь одно: чтобы это разыгранное в угоду чужому любопытству и собственному самолюбию представление поскорее закончилось.

Когда утром Мария подняла всех криком, Игорь поначалу решил, что она шутит, но рыжеволосый и веснушчатый участковый, запинаясь и краснея, подтвердил: никому из Бехтериных нельзя покидать пределы дома. Подтвердить-то он подтвердил, но объяснить толком – как долго ждать и кого – не сумел.

Может, хоть этот, в кожанке-сутане, мятых джинсах и пыльных, стоптанных ботинках – новым апостолам и облачение новое, – прояснит ситуацию. А он тянет, улыбается, наслаждаясь минутой всевластия и абсолютного, недоступного прочим знания.

Но кто же все-таки…

Мария? Сжатые кулаки на коленях, и очки не сняла. Нервничает? Все нервничают. Татьяна перебирает, пересчитывает бисер на запястье, смотрит в пол, а на майке мокрое пятно пота… и ведь не жарко же. Тетушка терзает веер, мать обмахивается раскрытыми ладонями, пальцы растопырены и похожи на лягушачьи лапки без перепонок. Василий грызет незажженную сигарету. Александра прикусила палец, а Ольгушка плачет, красиво, тонко, как на картине…

Слишком много здесь от картины, то ли натюрморт – мертвая природа былых отношений, – то ли групповой портрет. Игорю даже название подбирать не пришлось, само возникло – «Случайные люди». Паломники и богомольцы, готовые внимать словам апостола.

Вот же прицепилась ассоциация.

– Знаете, мне всегда казалось, что жизнь справедлива. Что посеешь, то и пожнешь… ветер бурей обернется и так далее. – Петр говорит неторопливо, тщательно проговаривая каждое слово. Тянет, тянет время и внимание, хотя и так на перекрестье взглядов.

– Места тут черные, я не суеверный, но строить дом там, где людей расстреливали, не решился бы…

– А их везде расстреливали, – не преминул заметить Василий, а мент замечание проигнорировал, будто и не услышал. А может, и вправду не услышал.

– А может, и не в доме дело, может, и вправду, ни при чем место…

– Послушайте, любезный. – Евгения Романовна произнесла слово «любезный» с тем неизбывным аристократизмом, который всегда поражал Игоря. – Вы явились сюда специально, чтобы читать нам лекцию о морали? Увольте. А лучше предоставьте сию обязанность тем, кому по долгу положено. У вас, сколь помнится, обязанности иные.

– Иные. – Петр улыбнулся, костистое лицо стало чуть мягче и даже добрее. – И поверьте, я бесконечно рад тому, что по этим самым обязанностям мне не нужно отпускать чужие грехи. Итак, у нас в активе два убийства и одно нападение с последствиями, которые оказались в равной степени непредсказуемы как для нападавшего, так и для жертвы. Вот, знаете, ведь на самом деле все просто, до того просто, что аж противно, и если бы не ваша параноидальное стремление защищать мелкие тайны…

– Молодой человек, ближе к делу. – Черный веер очертил гневный полукруг.

– Я и так ближе некуда. С кого начать? С вас? Пожалуйста, две тайны, одну зовут мадам Ашари, ясновидящая… хотя на самом деле мошенница. Вторую…

– Вы не имеете права. Это частная жизнь, я буду жаловаться…

– Жалуйтесь. Все всегда жалуются, только мне плевать. – Петр неожиданно повысил голос. – Да, черт побери, мне плевать на все ваши жалобы, потому что вы только и умеете, что скулить да требовать справедливости и защиты от произвола…

– Вас уволят.

– А я сам уволюсь. Знаете, заколебало за копейки в чужом дерьме копаться.

– Ну конечно, всем подавай работу, чтобы и платили, и без дерьма… – Тон Евгении Романовны не изменился ни на йоту, отчего слово «дерьмо» приобрело особо оскорбительный оттенок. – И чтобы с чистыми руками на небо.

– Мне пока и на земле неплохо. – Петр стоял посреди комнаты, нескладный, некрасивый, пролетарски простой и оттого раздражающе чуждый. – И плевать, что вы обо мне думаете или будете думать. И что жаловаться полетите, и что уволят, я одного не могу понять: как так можно было жить, а? Годами прячетесь, зарываете тайны в песочек и довольны – никто не видит, никто не знает… но вы, кажется, просили поближе к делу? Извините, отвлекся и увлекся. Если поближе, то… вторую тайну мадам Берты зовут Анатолий.

– И что? – Василий щелкнул зажигалкой, звук вроде бы тихий, но по нервам резанул.

– И ничего. Анатолий Аксаков, сын близкой подруги.

– Он, он хороший мальчик… умный и Машеньку любит… – Тетушка Берта смотрела испуганно и вместе с тем виновато, а Игорь все никак не мог понять, что за Анатолий и почему тетушка так боится.

– Машеньку он использовал и бросил, точно так же, как до этого Любу… полагаю, следующей на очереди была Татьяна?

– Я не знаю! Я ничего не знаю! Я просто… просто помогала мальчику, и все! – Тетушка закрыла ладонями лицо, желтоватая пергаментная кожа в узоре морщин, розовый лак и полураскрытый веер на тонкой цепочке.

– А по-моему, вы прекрасно все знали. Ваша племянница Люба рассказала, что произошло. Никакой коллекции и обманувшей партнерши… точнее, идея была, но племянница сама продала долю, так? У Анатолия возникли крупные неприятности, а она так хотела помочь любимому…