– Уходи, – мягко попросил голос.
– Я-то уйду, – ответил он, засовывая коробку обратно в рюкзак. – Я-то уйду, да только ты, милая моя, сядешь, и надолго. За все, что раньше сделала. Ты...
Договорить он не успел, как и обернуться: удар обрушился сзади, но пришелся вскользь, по макушке, опрокидывая на песок, но не убивая.
– С...
Второй удар, вдогонку, попал по плечам, заставляя заорать от боли. Пытаясь защититься от третьего, человек выставил руки, и даже отпихнул нападавшего, и даже поднялся на колени, с тем, чтобы вскочить, убежать, но... пятый, шестой, седьмой... да кто их считал, удары. Разве что разбуженная воплями выпь, заревевшая с перепугу дурным голосом, заглушила слабые стоны умирающего.
Потом и она успокоилась, примолкла и распушила перья, принимая первые капли дождя. Гроза этой ночью была вовремя, гроза смыла и следы на песке, и кровь, и даже отпечатки пальцев, хотя убийца снова заботливо протер березовое поленце тряпкой.
– Слушай, а куда он поперся, на ночь глядя? – Ксюха прижалась к стеклу, норовя разглядеть что-то в темноте. – Теть Оль, свет выключи, а то не видно ни черта.
Ольга выключила и тоже к стеклу прилипла, прижалась лбом, подбородком, носом, как когда-то в детстве, когда сидела и ждала маму... или Юльку. Маму чаще.
– А может, это он? – Ксюха говорила шепотом, хотя, кроме их двоих, в доме никого и не было. – Ну, убийца – Вадик.
– Зачем ему?
– Псих потому что.
– Да не похож...
– А ты думаешь, у него на лбу должно быть написано: «Я маньяк»? – резонно возразила Ксюха. – Его бы тогда бабка на работу не взяла.
Разговор этот являлся закономерным итогом странного поведения Вадика, который тихо собрался и куда-то ушел. Конечно, в самом факте не было ничего удивительного, все-таки дача – не тюрьма, но ведь... ведь ночь, и гроза собирается, и до сего дня Вадик, при необходимости отлучиться, предупреждал. А тут оделся и вышел. Тихо так, если бы не Ксюха, вовремя в окно выглянувшая, они бы и не заметили...
– Вот придушит кого-нибудь, а потом вернется и будет говорить, что из дому носу не высовывал, – подытожила Ксюха. – Мы, типа, его алиби. Я знаю, читала.
– Надо позвонить твоей бабушке.
– Не надо. Она не поверит, скажет, что мы с тобой – две дуры...
«...И будет права», – мысленно отметила Ольга.
– А Вадик у нее пять лет служит. Без нареканий. Ангел чисто.
В окно ударили первые капли дождя, громыхнуло, полыхнуло белизной первой молнии, на втором этаже что-то лязгнуло, звякнуло. Точно, окно на балкон не закрыли!
– Стой. – Ксюха схватила Ольгу за руку. – Вдвоем пойдем... я, это... боюсь.
– Я тоже.
Поднялись, управились с окном, запутавшимся в занавесках, закрыли, придвинув на всякий случай столик, – Ксюха тут же предложила забаррикадировать на всякий случай и входную дверь, но потом сама же отмела мысль как неразумную. Зато выдвинула взамен другую, разумную.
Нужно обыскать комнату Вадика.
– Нет, – ответила Ольга.
– Ну тетя Оля, мы ж тихонечко, осторожно, заглянем и все... его же нету, так? А если он и вправду маньяк, мы должны знать. Мы ж с ним в одном доме. Мы... Он же убить нас может.
– А если он...
– Если появится, скажем, что его искали. Пойдем... ну теть Оля, а то потом неизвестно, когда случай выпадет.
Ну... ну, в конце концов, Ксюха в чем-то права. Да и комната может оказаться запертой.
Дверь была открыта. Ксюха вежливо постучала. Потом еще раз, уже менее вежливо, потом, нажав на ручку, распахнула и крикнула:
– Эй! Есть тут кто?
Как и ожидалось, никого не было. Ксюха перешагнула через порог, нашарив на стене выключатель, щелкнула и велела:
– Заходи. Чувствуй себя как дома.
В общем-то, эта комната ничем не отличалась от других гостевых, которых в доме насчитывалось что-то около пяти. Была она невелика, из-за темных обоев и массивной мебели казалась еще меньше. Единственное окно, занимавшее почти всю стену, было распахнуто настежь, и косые струи дождя, пробивая тонкую тюлевую стену, заливали и пол, и светлый ковер, и скинутые ветром листы бумаги.
– Ужас! – Ольга шагнула к окну, чтобы закрыть его, но племянница не позволила. Грозно насупив брови, она велела:
– Ничего не трогай. Может, он нарочно!
– Окно открытым оставил?
– Ну да, а вдруг мы бы двери заперли? А он через окошко раз и дома.
Ксюха, став на четвереньки, принялась изучать рассыпанные листы.
– Это письмо... старое... слушай: «Дорогой мой Вадим, я очень соскучилась по тебе...»
– Чужие письма читать нехорошо.
Ксюха лишь фыркнула.
– Так, тут ничего интересного, сплетни местные. Ага, слушай... «...старое кладбище собираются сносить, ферму поставить хотят, наши-то против, но председатель новый, да и решение на самом верху принято». Нет, это тоже неинтересно. А вот это уже интересно: «Ее на той неделе схоронили. Все пришли, все собрались, про тебя-то ничего не сказывали, но ты пока не приезжай, не надо. Да и толку в похоронах, гроб-то пустой...».
– Зачем хоронить пустой гроб? – уточнила Ольга, оглядываясь. Заметила на столе фотографию, старую, черно-белую, но заботливо отреставрированную или, может, даже перепечатанную, убранную под стекло, в строгую черно-белую же рамку.
– А я зняю? – Ксюха с кряхтеньем приподнялась, потерла локти, на которых проступили темные пятна от влаги. – «...я у батюшки молебен заказала, за упокой души. Знаю, ты сердиться станешь, но...»
На фотографии женщина с усталым лицом, мужчина в военной форме и лохматый, глядящий исподлобья мальчишка.
– Погоди... тут еще есть. «С Кузнецовым я говорить пыталась, только толку не вышло...»
Дверь раскрылась резко, едва не задев Ольгу, та шарахнулась в сторону, прижимаясь к стене, а Ксюха с визгом вскочила. Хлопнуло окно под сквозняком, а на пороге возник хозяин комнаты.
– Ой... а мы... мы вас... искали. – В Ксюхиной руке дрожал листок бумаги, расплываясь синими чернилами, стекая на пол слезами дождя. – А тут... вот...
Договорить она не успела, Вадик, как-то вдруг оказавшийся рядом с Ксюхой, схватил ее за плечи, приподнял, тряхнул... вывернув руку, выдрал лист.
– Отпустите! Вы права не имеете! – Ольга толкнула его в спину, повисла на руке, пытаясь отодрать от Ксюхи, та же, мигом выпав из оцепенения, громко заверещала.
– Вон пошли. Обе.
Он выволок за порог, выпихнул без всякого уважения и добавил пару слов, от которых Ольга густо покраснела.
– С-скотина, – прошипела Ксюха в запертую дверь. – Ты! Ты... беременную трогать! Я бабушке пожалуюсь, я...