Генка не отвечает, потому как – Дебил. Он вообще только «да» и «нет» знает. И еще «пошел вон».
– Дебил, – вздыхает Гриня. – Вот и что мне теперь с ним делать?
– Пусть с нами остается. – Это Нюхарь, совсем еще мальчишка, лет десять, наверное, мелкий, верткий и весь какой-то скользкий.
– Пускай остается! – хмыкнул Гриня. – А ты его, что ли, кормить будешь? Он вообще что-нибудь полезное делать может?
– Ты че-нибудь полезное делать можешь? – толкнул Владлена в бок Васька.
– Не знаю, – признался Владлен. – Что скажете, то и буду…
– Он научится, – перевел Хромой.
Владлен закивал: он научится, обязательно научится, только бы эти ребята не прогнали его туда, на улицу, где зыбкий ноябрь, зыбкие улицы, зыбкая, затерянная во времени жизнь, война, дикий вой сирен и грозный – немецких штурмовиков. Он научится, лишь бы уйти от всего этого.
– Тогда ладно, – смилостивился Гриня. – Пущай остается. Слышь, ты, убогий, как тебя зовут?
– Владлен, – повторил он. Он был готов десять, нет, сто раз повторять собственное имя. Его оставили. Его не выгоняют!.
– Это что ж за имя такое? – прищурился атаман.
– Владимир Ленин. По первым слогам. – Впервые в жизни ему стало стыдно, что у него такое глупое имя. Дурацкое.
– Ах! Даже так! Ну-ну… Ты у нас пламенный комсомолец?
– Нет. Не успел.
– Жалость какая, – покачал головою Гриня, – не успел! Ну, ничего, не печалься, вот война закончится, и ты все успеешь. Ладно, не о том заговорили. Так вот, Владик, правила у нас простые. Я – главный, мое слово – закон. Держимся вместе, только так можно выжить. Понятно?
– Да.
– Тогда дальше. Мы все работаем, не на заводах, конечно, пусть там ослы трудятся. Хромой тебя определит, будешь делать, что он скажет. И еще одно. – Гриня подскочил к Владлену и заглянул ему в глаза. – Заложить нас вздумаешь – убью! Понял?
– Да. – Теперь, когда голод отступил, вернулись чувства. Например, страх. У атамана были сумасшедшие глаза. Однажды Владлен столкнулся с бешеной собакой, хотя, столкнулся – это громко сказано: он видел, как люди в униформе тащили эту собаку в машину, ему стало жаль животное, а мама сказала, что пес бешеный. Так вот, у того пса были точно такие же глаза, сумасшедшие, с маленькими, с игольное ушко, зрачками.
– Тогда свободен. Работать завтра начнешь.
Владлен не слишком хорошо понял, что же ему нужно будет делать, да его и не слишком это волновало, достаточно того, что он не умер. Через месяц он очень жалел об этом.
Утро выдалось солнечным и каким-то удивительно спокойным, от вчерашнего дня остались лишь смутные воспоминания. Ну, и стыд за свое поведение.
– Какие у нас на сегодня планы? – осведомилась я, стараясь делать вид, что ничего такого не произошло.
И была права, ведь ничего же не было – подумаешь, спали на одной кровати! Тогда почему мне так неудобно перед ним? И вообще, подсказала проснувшаяся, как всегда не вовремя, совесть, приличные люди сначала здороваются, а потом интересуются планами на день, а я – девушка приличная и к голосу совести прислушиваюсь. Иногда.
– Доброе утро.
– Доброе, – ответил Локи.
Я не знаю, во сколько он проснулся и спал ли вообще, но завтрак, стоявший на столе, говорил в пользу гостя. Или уже не гостя? Надо же, какие идиотские мысли лезут в голову по утрам, это потому что воскресенье.
– Как спалось? – Если уж я начала светскую беседу, то есть смысл ее продолжить.
– Нормально. Спасибо.
– За что?
– За приглашение.
Я поперхнулась утренним кофе: он мог бы и промолчать, но молчать Локи не собирался. Не сегодня.
– Я проверил, это действительно на ваше Чертово кладбище дорога.
– Поздравляю.
– Мне нужно уехать.
– Опять? – Всю радость от сегодняшнего утра как ветром сдуло. Он снова сгинет в неизвестном направлении, а я? А со мной что?
– Ненадолго. К вечеру я вернусь, честно.
– Мне сегодня в храм… Я обещала Светлане прийти, мне ведь так вчера понравилось, это будет подозрительно, если я не приду… А если приду, то этот американский тип опять залезет в мою голову…
Выслушав меня, Локи спокойно ответил:
– Можешь идти, это сравнительно безопасно. Он потрудился с тобой вчера и уверен, что установка работает. Просто постарайся не выделяться из общей толпы, смотри на этого Джека с восторгом и обожанием, он ничего не заметит.
– А если…
– Лия, посмотри мне в глаза!
Я выполнила требование.
– Ты мне веришь?
– Да.
– Действительно веришь?
– Да. Я тебе верю! Действительно верю!
– Я рад, – очень серьезно сказал Локи. – Тогда послушай меня. Твоя голова – это не карта и не сейф, где имеется сигнализация. Если ты будешь вести себя правильно, американец ничего не заметит. Я не способен объяснить это нормальным языком, в нем просто нет подходящих слов. Установка либо работает, либо нет. Если она работает, значит, все в порядке. Обнаружить, так сказать, последствия моей работы можно, но для этого надо знать, что ищешь.
– А ты вчера знал?
– Знал. И еще: сеанс гипноза не гарантирует стопроцентный результат. Если что-то пойдет не так, всегда можно будет списать это на твое сниженное восприятие, такое тоже встречается. Ну, оплошал американец, с кем не бывает?
– Ладно. Я пойду.
Я ощущала себя отважной партизанкой, которая согласилась пожертвовать жизнью во имя победы – это по меньшей мере. Другая моя половина утверждала, что жертвовать собственной жизнью – это как раз-таки непрактично, гораздо интереснее пустить под откос эшелон с вражеским оружием. А лучше – два.
– И еще. – Похоже, командир жаждал дать последние наставления. – Вы вчера что-нибудь пили? Или ели?
– Пили. Вино, кажется. Очень вкусное.
– Угу.
– Что «угу»?
– Больше не пей. И не ешь.
– Отказаться? – Отказываться от вина не хотелось, хотя бы потому, что я должна была проверить, правда ли оно такое вкусное, как мне вчера показалось, или это тоже гипноз?
– Нет, отказываться не стоит. Пригуби чуть-чуть. Сделай вид, что глотаешь, а сама только губы смочи.
– Почему?
– Там наркотик.
– Правда?! – На самом деле я подумала, что кому-то из нас двоих определенно пора лечиться от паранойи. Или обоим.
– Скорее всего. Так иногда тоже делают. Два-три посещения, и все. После причастия душа летит, как на качелях, а если пропускаешь службу, депрессия тебе гарантирована. Довольно опасный способ, используют его не так уж часто, но…