Невоспитанный мальчишка. Нахальный.
Смешной.
– Ништяк, – сказал Данила. – У тебя бабла до фига?
– Мне хватает, – интересно, сказать ему, чтобы изъяснялся нормально, или не стоит?
– А поделиться впадлу? – он дотянулся до стола, взял из вазы яблоко и, вытерев о брюки, откусил. – Не, ну в натуре, на кой тебе столько? Нам бы помогла.
– А вам надо?
Он так аппетитно жевал это чертово яблоко, чавкал – как понимаю, нарочно, чтобы позлить меня, – что мне тоже захотелось.
У яблока был вкус картона.
Яблоко было кислым и твердым, а толстая зеленая кожура застряла между зубов. Выковыривать пальцами Данила постеснялся. А вообще хата крутая, комнат в пять, а то и больше, смешно, что мамаша их трехкомнатной гордится, обои новые, ламинат, стеклопакеты… вот у тетки – это да, это евролюкс, такой Данила только в журналах и видел.
Интересно, джакузи тут есть? Жутко хотелось спросить или лучше полежать. Ярик ездил в аквапарк и рассказывал, что джакузи – это супер.
Яблоко не доедалось, стало поперек горла, обожгло кислотой, а оставалась еще половина. Выкинуть? Жалко. Тут, правда, полная ваза таких, да и невкусное попалось, но все равно жалко. И что дальше делать – непонятно.
Тетка смотрит в упор и молчит. Странная какая-то. Данила ждал, что, увидев его, она разорется или мораль читать начнет, а она равнодушно так глянула и велела в машину садиться. И всю дорогу молчала, даже когда он нарочно про музыку гнать стал, типа туфта.
Не, ну туфта, конечно, но не конченая, потом даже по приколу стало слушать.
– Так надо вам помогать? – повторила вопрос тетка, усаживаясь в кресло. И ведь тоже не разулась, туфли на ногах стильные, какие-то такие, что вроде и просто все, а видно, что стоят бешеных бабок. Тут все стоит бешеных бабок, и Данила не без внутреннего удовлетворения положил обгрызенное яблоко на белую кожу дивана.
– А че, впадлу? Подкинула б деньжат… или вообще в Москву забрала, – сказал и замер. Сейчас точно разорется. А она улыбнулась.
– Впадлу? Нет. Не впадлу. Я предлагала.
А мамаша, значит, отказалась. Ну да, мамаша гордая, она денег не возьмет. Отправляя его сюда, все мозги проела, чтоб тетку не напрягал. А он и не напрягает, он вообще в любой момент может уйти. Только непонятно, с чего мамаша круглыми сутками бьется со своим магазином, который – каждому ясно – еле-еле жив и в любой день сдохнет, потому как магазинов вокруг полно, а ту хренотень, которую мать выставляет, на каждом углу продают, и дешевле. А она, дура, все мечтает бизнес развернуть.
– А у вас проблемы с деньгами? Сколько надо? Извини, наверное, я плохая родственница, если сама никогда не…
– Да не, ништяк. – Все-таки с теткой лучше пока не ссориться. Да и прикольная она.
Мать говорит, что нет такого слова – «прикольная». Слова нет, а тетка есть.
– Хочешь, завтра по магазинам прошвырнемся? – предложила она. – Мобильный, плеер? Одежда?
Ее тон, слова, взгляд, который пробивался даже сквозь туманное стекло очков… да она что, думает, он – нищий? Приехал тут за ее счет жить? Да если б не Ратмир, Даниловой ноги в Москве б не было. И пусть подавится своими шмотками, ни черта ему не надо.
– Иди ты… без тебя обойдусь.
Вот без чего пришлось обойтись, так это без завтрака. Данила проснулся поздно. Квартира встретила пустотой и тишиной. Черно-белые стены, холодный паркет, холодная и неуютная мебель. Дома иначе, дома ковер на полу и еще один на стене, и просыпаться тепло, привычно. И завтрак мамка оставляет, так, чтобы в микроволновку сунуть да разогреть. А тут пусто. Холодильник работает, но зачем, когда на полках, кроме сока, ничего.
Холодный сок был горьким, а окружающая обстановка действовала на нервы. Чересчур уж много пространства, и света тоже много, и зеркало это на всю стену. Жуть.
Зато тетка оставила ключи и деньги. Это круто. Это значит, что до нужного места можно будет добраться на такси. Ратмир не запрещал.
– Да запрещала я ему, запрещала! – женщина вытерла глаза платком. – А он все равно… вот чего надо-то? Всегда все было, всегда ему… лишь бы хорошо, лишь бы порадовать, а он…
Красные глаза, опухшие веки с мелкой сеткой морщин, слипшиеся ресницы и бледные крылья носа. Некрасива, беспомощна в своем горе, прикрытом чернотой траура.
– И ведь с девки этой все началось, других будто мало, а он на нее… школу бросил. Я за ремень, а он в ответ, будто и не мать ему… а у меня дед воевал… а сын, выходит, что…
Она зарыдала во весь голос, подвывая и захлебываясь. Руслан плеснул в стакан воды и сунул в дрожащую руку. Женщина пила мелкими глотками, долго, будто боялась расстаться со спасительным стаканом. Ох и не любил Рус подобные беседы, было в них нечто утонченно-инквизиторское, выворачивающее наизнанку чужую душу. Потом приходилось отмываться, отбиваться, убеждать себя, что все это было нужно и важно…
– Он спортом увлекался, но тоже бросил. Тренер ходил, ходил, уговаривал вернуться, а Сережка ни в какую, говорит, тренер – еврей. А я не знаю, может, и еврей, так какая разница-то? Ведь нормально ж было, а тут… – она вздохнула. – Будто и не мой сын. Говорит, нерусские все заполонили, дышать нечем… а потом у меня еще кошелек украли. Рублей триста внутри было-то, но все равно обидно. А Сережка как разорался, на всю ночь из дома ушел. Позвонили из милиции, дескать, громили они что-то…
Ларьки громили, это Руслан мог сказать, исходя из материалов дела. Последняя жертва, клейменная крестом, была личностью активной. Сергей Изовский привлекался трижды, но всякий раз его отпускали за недоказанностью.
– Я думала, все, сядет теперь, а он вернулся, поцеловал и говорит, дескать, скоро все иначе станет, нерусских из города выбьют. Я ему – Сереженька, как же выгонят, как можно так, а он мне – мол, глупая, не понимаешь своего счастья… и тварь эту притащил.
– Какую тварь, Елизавета Антоновна?
– Эту, собаку… здоровая такая, сверху черная, а брюхо рыжее. Я породу забыла, он говорил, а я забыла… я ее боялась, – женщина перестала плакать. – Я просила убрать, а он только смеялся. Он на ней деньги зарабатывал… мясом сырым кормил… Чтоб злее была. А куда злее, когда я и так из комнаты выйти боялась? Рычала она и один раз укусила, до крови. Швы накладывали, вот.
Елизавета Антоновна задрала подол длинной черной юбки и вытянула ногу. Нога была белой, отекшей, с россыпью сине-зеленых застарелых синяков и старым шрамом.
– Это она меня порвала, Церка, а Сереженька и сказал, что сама виновата… полезла. А я не лезла, я в туалет пройти хотела, а эта зверюга поперек порога разлеглась…
Руслан кивал, Руслан устал от этого чужого горя, от рассказа, Руслан хотел домой, а нужно было слушать. И искать психа, пока где-нибудь не всплыл пятый труп.