– Это Далматов. Специалист по… деликатным вопросам. Его невеста…
Невеста? Какая наглая ложь. Эти двое отличаются друг от друга, как… как свет и тьма. Милослава улыбнулась, довольная подобным сравнением.
Наверное, ей стоило попробовать писать. Она писала раньше, давно уже, но те рассказики, которые так нравились маме, были лишены смысла. Теперь же все иначе. Ей есть что сказать людям.
О чем предупредить.
– Помогайте им, и вы поможете мне. А кто поможет мне – того не забуду. Ясно?
Лера кивнула. Андрей фыркнул. Полина закатила глаза. О да, девочка научилась играть примерную жену, вот только научиться бы ей не переигрывать.
– Вечером придет еще одна… дама. Экстрасенс.
– Кто? Герман Васильевич! Вы ли это?! – Андрей засмеялся, но смех его был нервозен.
– Я. А ты замолкни пока.
Замолкать Андрей не собирался. Вскочив, он взмахнул руками:
– Да вас же просто-напросто разводят! Специалисты… эти вот специалисты? В чем?
Подлетев к парню, Андрей схватил его за рукав свитера, во всяком случае, попытался схватить. Но парень – Илья, его зовут Илья, и это имя не подходит ему – текучим нечеловеческим движением переместился за спину Андрея и легонько, как показалось Милославе, ткнул того в спину.
– Тв… тварь, – просипел Андрей, вдруг приседая. – Т-ты…
Милослава видела его лицо, скрытое ото всех, но отраженное зеркалом, видела глубокую ненависть, на нем проступившую, ярость, которая, впрочем, исчезла столь же быстро, как и появилась.
– С… специалист, – Андрей поднимался медленно, обеими руками держась за спину. – Точно специалист… а она, значит, специалистка?
Рыжей происходящее было не по вкусу, но она молчала.
– Х-хороша специалистка…
– Тронешь – руку сломаю, – так же тихо и спокойно произнес Илья. И Милослава поверила, что он действительно сломает: руку, ногу, шею. И не будут его преследовать угрызения совести – он ведь предупреждал.
Андрей внял предупреждению и руку, протянутую к девице, убрал, на всякий случай – за спину.
– Извините, мадемуазель. В другой раз познакомимся. В более… интимной обстановке. – Он отступал, пятясь, не спуская настороженного взгляда с Ильи и все же пытаясь выглядеть несмешным. – Но это ничего не меняет. Вас, Герман Васильевич, на бабки разводят! Я знаю таких…
– А ты мои бабки не считай. Лерка, ты в своей старой комнате поживешь… – Герман Васильевич поднялся, с трудом, с кряхтением. А он еле-еле управляется с грузным своим телом. Неужели не понимает, сколь опасно нынешнее его положение? Ведь в любой момент тело способно подвести.
– Кирюха – ну ты сам разберешься. А вам Полинка покажет.
Инсульт. Инфаркт.
Несчастный случай.
И тогда… тогда все изменится.
– Вот придурок, – пробормотал Андрей, когда Герман покинул комнату. – Не понимаю, что я тут делаю?
Денег ждет. Все здесь ждут денег.
До чего противно.
– Идем, Кирюша, – Милослава взяла супруга под руку. – Тебе надо отдохнуть. И принять лекарство.
Лекарство она приготовила заранее. Главное, чтобы урина не расплескалась по дороге.
Металлический привкус во рту был следствием мигрени, равно как и слабость, с которой Далматов боролся. У него получалось держаться, сказывалась привычка, но вот мысли все еще путались.
– Зачем ты его ударил? – шепотом поинтересовалась Саломея. Пальцы ее нервно дергались, перебирали складочки шелкового шарфа какой-то совершенно невообразимой пестрой окраски.
Мама предпочитала сдержанные тона и точно не надела бы это сине-желто-зелено-красное убожество. Но странным образом Саломее многоцветье было к лицу.
– Затем, чтобы он воспринял меня всерьез.
– И что теперь?
Теперь бы упасть куда-нибудь на час, лучше – полтора. Немного сна, и Далматов возродится к жизни, чтобы признать: его затея с треском провалилась.
– Я провожу вас в вашу комнату, – Полина улыбалась. Профессионально так. Дрессированно.
Еще немного, и Далматов поверит, что его рады видеть в этом замечательном доме.
– Надеюсь, вы не обиделись на Андрюшу? Он немного шут.
Тоже переигрывает. Под этой крышей собралось изрядно бездарных актеров. И похоже, что Далматов вот-вот пополнит их ряды.
– А Лера все так же уныла. Я не представляю, зачем ее Вера держала при себе? Они ведь не дружили. Вера ни с кем не дружила. Не умела. Знаете, она была такой… болезненной. Хрупкой. Как перемороженная мимоза. Вот, здесь вам будет удобно. Это Верина комната. Здесь все так, как было при ней.
И данное обстоятельство Полине не по вкусу. Ее недовольство вылезает, как солома из прогнившего мешка. Щетинятся острые стебли, царапают.
– Мы осмотримся, – сказала Саломея. – Если вы не возражаете. Осмотримся и поговорим.
Полина кивнула, показывая, что она все распрекрасно понимает. Будет ли она подслушивать? При других обстоятельствах – несомненно. Но не здесь и не сейчас.
Апартаменты покойной Веры Германовны оказались просторны, захламлены вещами, не сочетавшимися друг с другом ни по стилю, ни по эпохе, ни по каким-либо иным параметрам. В гостиной с основательными диванами эпохи королевы Виктории мирно уживались китайские ковры из искусственной шерсти и пластиковые дизайнерские стулья, напоминавшие куски оплывшего воска. Пара медных канделябров, покрытых слишком уж равномерным слоем патины – ни дать ни взять глазурь на торте, – отражалась в огромном зеркале, чья рама была исполнена весьма и весьма искусно.
За гостиной скрывалась спальня с массивной кроватью под балдахином.
– Ты спишь на диване, – безапелляционно заявила Саломея. И тут же передумала: – Или я.
Имелась в наличии и ванная комната, надо полагать – та самая, в которой утонула Вера.
– Здесь неприятно, – сказала Саломея, и Далматов с ней согласился.
Слишком много места. Слишком много белого и стального, блестящего и этим блеском провоцирующего новый приступ мигрени.
– Неправильно. Как будто… – Саломея переступила через высокий порог, – как будто чего-то не хватает.
Она опустилась на четвереньки, а потом и вовсе легла, распластавшись на стерильно-белоснежной плитке. Не в силах больше выносить эту белизну, Илья достал очки.
– Я угадала, – в голосе Саломеи звучала печаль. – Ты специально все.
– Что именно?
– Мигрень. Это ведь хроническое заболевание. Бабушка мигренями страдала. И всегда носила с собой лавандовую соль. А еще терпеть не могла Вагнеровские марши и запах тушеных перцев. Говорила, что именно от них мигрень и начинается. У нее – от перцев. У тебя – от солнца. Но ты все равно полез. Зачем? Разжалобить меня?