Эржбета глядела не в зеркало, но в окно, за которым сизым дымом плыл рассвет.
– Что если настоятельница согласится, а она согласится, потому что не посмеет Надашди отказать, приедет сюда.
Ференц думает, будто так просто избавиться от опостылевшей супруги? Вызвать монахинь и отдать им Эржбету? Навеки заточить в каменной скале, которая смотрит на мир кротовыми норами древних ходов?
Сыра гора. Холоден камень. Света мало, и вскоре глаза привыкают к полумраку. А тело пропитывается плесенью и ароматными травами, что воскуряют перед алтарем.
Тяжко живут монахини. В тишине и молитве. В запрете слово лишнее молвить.
Славятся своей святостью.
Да только не помогает она продлить годы. Год пройдет – иссохнет Эржбета. Другой – и вовсе умрет, совесть Ференцеву освободив.
– Я – Батори, – сказала Эржбета, себе, не Катрине, но та ответила.
– Да, госпожа. Однако он придумал сделать так, что ваш род за вас не вступится. Он позовет священников, которые скажут, будто на вас лежит проклятье.
Сам он проклят, предатель! Пусть бы умер. Пусть бы сгинул под турецкой саблей, или под звериными копытами. Пусть бы оставил от себя печаль да тоску, но не эту ярость, что сжигает Эржбету ныне.
– Люди в замке мрут. Много мрут. Часто мрут.
– Люди легко мрут, – возразила Эржбета и, встретившись с прислужницей глазами, осипшим голосом велела: – Продолжай.
– Дело-то ваше. Мрут частенько. Да только тут как поглядеть. А если Ференц скажет поглядеть, что это неспроста, то все так и поглядят. И хорошо, если в проклятии обвинят, а не в колдовстве. Колдовство – дело опасное…
Черная книга, лежавшая на дне сундука, хранила тайны. Не было у Эржбеты сил и времени извлечь книгу, поставить перед зеркалом и поглядеть, верна ли подсказка мертвого Ноама.
– Иди, Катрина, иди, – Эржбета сама подала последнюю булавку с жемчужным навершием. – Скажи моему супругу, что я спущусь. И пусть Йо Илона приведет в зал детей. А Фицке вели смешить всех. Хочу, чтобы радостно было в доме моем.
Поклонившись, Катрина выскользнула за дверь.
Тень из теней. Верная до поры до времени.
Эржбета же, подойдя к столику, вынула коробку с письменными принадлежностями. Перебрала стила и перья, ровно разрезанные куски пергамента, железный ножик и чеканную чернильницу, крышку которой оседлал дракон. Взяла она коробочку с белым морским песком и беличьими кистями. Стряхнула с подноса кольца и браслеты. Высыпала песок и, разровняв, прижала ладони. А после уставилась на четкие отпечатки.
Камень. Всюду камень. Комнатушка-клетка, из которой не выбраться. Ни окна, ни двери… дверь есть, но грязная, она почти срослась с камнем, скрылась от глаз человеческих.
Душно.
Вонь стоит в комнате. Пахнет гнилым телом и немощью людской.
Жажда горло сводит. Голод точит тело. И ломит-крутит кости.
Это будет? Будет. Эржбета видела себя, иссушенную болезнью, пойманную в каменный капкан, так же ясно, как видела некогда мучения тетки.
Две дороги вели к тому пути. Одна была короче. Другая длиннее. Так стоило ли выбирать?
Двести самых лучших восковых свечей освещали зал. Алым заревом пылал камин. И суетились поварята, поворачивая вертел с целым кабаном. Иные несли блюда с пирогами, начиненными дичью, с цельными фазанами, умело украшенными пером и золочеными нитями, с гусями и курами, с олениной и бужениной. Медленно выплыло блюдо с двухпудовым осетром, чешуя которого была разрисована.
Свистели дудки. Прыгал Фицко, подкидывая пылающие головни. Ходили на руках акробаты. Танцевал дрессированный медведь.
Веселился люд.
Слава, слава доброй хозяйке, смерть победившей!
Вот сидит она, как прежде, рядом с супругом своим. Вот стоят дети, продолженье великого рода, слава и честь его. Вот мрачной хранительницей чести той возвышается Йо Илона. И столь же мрачен Ференц Надашди, Черный бей и герцог, любимец императора. Печать тоски неведомой легла на чело его.
Не смеется Ференц. Не пьет вина. Не глядит на ужимки карлика. Не провожает взглядом новых служанок. Недобрые думы бродят в голове его. Зреет решимость. И темнеют темные глаза графини, когда смотрит она на супруга. И белеет белая кожа. Шепчутся люди: быть грозе.
Слушают люди: не свистит ли ветер, не несет ли стук копыт да скрип монастырской повозки. Думают люди: не пора ли собирать сундуки, пряча ткани и серебро, приправы и золото приданым новой Христовой невесте.
Не бывать тому!
И ласковая улыбка появляется на Эржбетиных губах. И прислоняется графиня к супругу, заглядывает робко в глаза, о прощении умоляя, хотя не видит за собой вины. И отворачивается Ференц: он не привык менять решения.
После станут поговаривать, что именно после того пира, устроенного внезапно, заболел Черный бей. И злые языки усмотрят в том очередное свидетельство колдовства. Скажут, что сменяла Эржбета свою жизнь на жизнь мужа.
Будут неправы.
Не меняла она жизнь: смерть отдала. Белый порошок, привезенный Ноамом из Италии, хранимый для случая особого, растворился в воде, а вода пропитала рубаху. Эржбета сама ее шила, сама и расшивала серебряными нитями да жемчугом речным, выплетая узоры тайные. Сама и поднесла супругу, попросив о малом: примерить.
Надел.
Два дня носил Ференц дар, надеясь тем унять подозрения жены, последнюю благодарность за заботу ей выказывая, а на третий день занемог.
Медленной была его смерть, и Эржбета верным псом сторожила ее у постели мужа. Она позвала всех врачей и каждому подарила по перстню, пообещав втрое больше если сумеют помочь супругу.
Врачи старались. Они пускали кровь и прикладывали горячее железо к пяткам. Ставили пиявок и обкладывали больного сырой печенью. Растворяли куски мумии в вине и чеснок мешали с молоком. Они были беспомощны пред тенью, замершей у изголовья.
И друг за другом отступали, разводя руками.
А в январе ворота Чейте отворились, выпуская гонцов. Случилось страшное. Печалься, Венгрия! Умер Черный бей, гроза турков и защита слабых. Лей слезы, бей в колокола, скорби, как скорбит верная Эржбета…
Окруженный домочадцами, Ференц Надашди скончался в Чейте четвертого января 1604 года в возрасте сорока девяти лет. Несколько дней вокруг гроба его горели сотни восковых свечей, и бледная Эржбета стояла на пороге дома, встречая родственников. Со всей страны летели они, спеша отдать последнюю дань человеку, чье имя мечом и кровью вписалось в историю мира.