– Господь с тобой, – сказал Степушка, потому как и вправду Бог был с нею и милосерден. Со всеми ими был, а они не видят.
Горе горькое. Но не в Степушкиных силах изменить его.
– И первая, и вторая девочки умерли естественной смертью, – он заговорил, и слова-птички вылетали из тесной клетки разума. – Редкая форма рака. Единственное мое преступление, каковое и преступлением назвать нельзя – бальзамирование тела.
– Живого?
– Нет, что вы! – Степушка даже занемел от этакого предположенья. – И да. Она привела меня к девочке, когда та была еще жива. Показала и спросила, смогу ли я сделать так, чтобы ее красота осталась навечно. Я ответил, что могу постараться, но… понимаете, я ведь не пробовал методику на людях.
– На кошках тренировался?
– И на кошках, и на собаках. Я хороший таксидермист. И методика уникальна. Я не делаю чучел, но создаю произведения искусства. Меня знают. Советуют. Деньги платят. И она пообещала.
– Много?
– Много, – не стал юлить Степушка. – Я ведь болен был. Душа перекореженная помирала. И показалось, что разницы-то нету, кого раствором начинять, человека или скотину бессловесную.
– Но в тот раз девушка была жива?
– Да. Она болела, видно было, что долго не протянет, и та, другая, казалась такой… заботливой. Все сидела и волосы расчесывала, приговаривала, что главное – красоту сберечь. Горе ведь людей меняет. Сильно.
Девица кивнула и ничего не ответила. А Степушка по лицу прочел, что ее тоже изменило горе. Небось ударило под дых, сильно, до мути кровавой в глазах, до растерянности, в которой один вопрос полощется: почему я? Степушка протянул руку и накрыл широкую ладонь гостьи. Не одернула.
– Все еще наладится. Вот увидишь.
– Рассказывай.
В ее глазах блестели слезы, прятались под ресницами, как роса в высокой траве, но Степушка видел.
– И я решил, будто ничегошеньки плохого не будет. Только предупредил, что тело все одно вскрывать станут, и если делать хорошо, то надо в первые часы после смерти. Она пообещала позаботиться об этом.
– Вскрывать пришлось тебе?
– Да. Только сначала я все сделал… очень тонкая система. На вскрытом бы не получилось.
– Но Татьяна была мертва?
– Конечно! Я бы никогда в жизни… я бы не посмел убить живую душу.
Правду говорить легко, и пусть девушка думает, что Степушка ей исповедается, но на самом-то деле он с Господом беседует, рассказывая все, как было, показывая себя, раскаявшегося и очищенного этим раскаянием.
– Я был очень аккуратен. Приготовил смесь, подключил аппарат. Восемь часов ушло на то, чтобы выкачать кровь. Трижды менялся раствор.
На лице собеседницы омерзение. Ей, как и Степушкиной бывшей, кажется, будто делать подобное – кощунство. Но она не видела, как менялась девочка, как уходила смертельная бледность и розовела кожа, разглаживались ранние морщины и исчезала синева под глазами.
Когда Степушка закончил, то сам поразился тому, сколь прекрасно творение рук его.
– Я… я даже не хотел ее вскрывать, ибо это повредило бы работе. И повредило. Но правила не изменишь. Потом я привел тело в порядок, насколько смог.
Оно лишилось части совершенной своей красоты, и от этого Степушке было больно.
– Я позвонил ей, сказал, что работа исполнена. Она появилась сразу, словно ждала за дверью.
Белый халат на темном костюме, темные очки в поллица, красные губы, точно измазанные кровью. Длинные ногти и крохотная сумочка.
– Ей понравилось. Она сказала, что я хорошо поработал и что теперь должен понять и оставить ее наедине с девочкой. Нужно попрощаться. Я понял. И вышел. В соседнюю комнату. Я там иногда отдыхаю и сейчас тоже… поймите, я так устал.
И в этой усталости не было места сну. Степушка пребывал в том состоянии, когда утомленный разум беззащитен перед окружающим миром, любой звук, любая тень – словно игла.
– И когда она заговорила, я услышал все.
Степушка помнил, как это было. Цветочный аромат мыла. Сухая кожа рук. Больные глаза. И одно желание – лежать. Он и лежал на тонком матрасике, чувствуя каждый комок, каждую вмятину, словно он, Степушка, и не Степушка-патологоанатом, а принцесса на горошине.
Горошинами были пуговицы на наволочке, которые прилипли к щеке и давили на десну. Степушка закрыл глаза, силясь защититься от острого света, и уши бы заткнул. Но за берушами надо вставать, а двигаться сил нету.
– Спи, моя радость, усни. – Чужой голос проник сквозь гудение вентилятора, и лопасти последнего замерли, чтобы не мешать словам.
– Крепко-крепко спи.
Степушка перевернулся на бок.
– А когда проснешься, расскажешь, что там.
Сумасшедшая. Таких вокруг полно. Этот мир давно уже свихнулся, и люди вместе с ним.
– Сестрицу свою встретишь…
Смешок.
– Ты же хотела знать, что с ней случилась. Думала, что убили. Угадала. Убили.
Степушка замер.
– Только никто этого не поймет. А знаешь, почему? Потому что я умная. Потому что даже если поймут, то ничего не докажут. Этот мир слишком упорядочен, чтобы оставалось место для мистицизма… кто поверит в то, что можно украсть молодость? Они скажут: крадут имущество движимое или нет. Крадут жизнь, если образно выразиться. А молодость украсть нельзя. У них просто нет моего гребня. Помнишь, я расчесывала волосы Ольге? Ты ревновала… я видела, что ты ревнуешь. И ты обрадовалась, когда Ольга умерла, и я стала расчесывать волосы тебе. Ты ничего не поняла, моя маленькая глупенькая девочка…
Степушка сел на лежанке. Ему было муторно. И еще жутковато, как не случалось никогда прежде.
Вот разве что теперь, потому как лицо девушки, сидящей напротив Степушки, выражает недоверие. Надо ли ее убеждать? Степушка не знал. Он просто решил рассказать, как оно есть.
– Она все говорила и говорила. Очень долго. Говорила, что теперь все пойдет по-новому. Что жизнь только-только начинается и… и я подумал, она совсем свихнулась.
Степушка поерзал на стуле. Признаваться в содеянном было невыносимо тяжко.
– И что если так, то отчего б не попользоваться?
– Шантаж? – Ни тени улыбки на лице девицы, наоборот, она хмурится и становится старше, скучнее.
– Да. Понимаете… понимаете, я был всецело уверен, что девочка и вправду умерла от рака! Это факт! Все прочее – лишь домыслы.
– А что ее сестра умерла незадолго до того?
Степушка пожал плечами:
– Бывает. Генетическая предрасположенность. Но… их не убивали! Не существует в этом мире средства, способного вызвать развитие лимфомы Беркитта.