– Ты не ранен? Тебя не обидели? – мама ощупывала руки и ноги, гладила, заглядывала в глаза и улыбалась сквозь слезы.
– Инна, отойди. Ты где был?
– Гулял, – честно ответил Ягуар.
– Он гулял. Он просто гулял, Митенька. И вернулся домой. Умничка ты моя…
– Инна…
– Он больше так не будет, верно? Пообещай, что ты больше так не будешь?
Отец оттолкнул маму, сжал плечо Ягуара, пребольно, так, что косточки захрустели, и сухо произнес:
– Он должен быть наказан.
– Он же маленький еще… он не понимает.
– Все он прекрасно понимает. Ты посмотри в глаза, Инна. Ты посмотри в его чертовы глаза! – отец кричит и дергает, вырывая из теплых маминых рук. – Его надо научить слушаться. Заставить. Выбить зло.
Ягуар не понимает, какое именно в нем зло, но ему очень страшно.
А потом больно. Отцовский ремень впечатывается в кожу с отвратительными шлепками, но Ягуар терпит. Он закусил губу, чтобы не заплакать.
Все правильно. Он виноват. Мама плакала. Отец переживал.
Когда боль стала нестерпимой, Ягуар потерял сознание. Очнулся он в своей кровати, лежал на животе, и подушка сбилась неудобным комом. Ягуар хотел повернуться, но движение причинило боль, и он уже не сумел сдержаться, заплакал.
В кровати пришлось провести несколько дней. Мать была очень ласковой, отец снова пропадал. Ягуар слышал, как хлопает входная дверь, и стыдился собственного страха. Он заставлял себя не бояться, но тело подводило. И на третью ночь Ягуар описался.
Было стыдно.
И мать снова плакала. Отец же наутро ушел из дома и вернулся только спустя три дня. Принес цветы и огромный грузовик с ярко-желтым кузовом. Цвет, неправдоподобно живой, заворожил Ягуара. Он весь вечер сидел рядом с грузовиком, не решаясь прикоснуться. И заснул прямо на ковре, у машины.
Еще через неделю ему разрешили вернуться в сад. Мама очень просила никому не говорить про отца, и Ягуар пообещал. Он сдержал слово, и ненадолго все стало хорошо.
Причиной следующей ссоры родителей послужил тот самый игрушечный грузовик. Он прочно обосновался среди самых любимых игрушек Ягуара, и потому, когда мать предложила взять грузовик в сад, Ягуар не устоял перед искушением.
Он же не знал, что машину станут отбирать.
Будут трогать грязными руками, оставлять отпечатки, портить великолепие желтого цвета!
Он просто пытался забрать свое. А воспитатели сказали, что Ягуар дрался. И что он разбил тому, второму мальчику, чье имя навсегда стерлось из памяти, нос до крови. И что дело, наверное, дойдет до директора…
Отец дождался родителей мальчика, которые – удивительно! – вдвоем обнимали сына и утешали, и обещали ему купить точно такой же грузовик. А отец, услышав, предложил забрать грузовик Ягуара, потому как такое наказание будет самым правильным.
За ремень, правда, он снова взялся. Но плакал Ягуар не от боли – от обиды.
И еще потому, что родители вновь поссорились. Мать обвиняла отца. Отец кричал на нее, повторяя, как заклятье, что Ягуар – проклят. Она же отвесила пощечину. Он толкнул ее в грудь, и мать упала на стол, спиной на тарелки и миски. Она закричала. Он выскочил из кухни и из квартиры тоже. Хлопнула дверь.
Стало тихо.
Ягуар, выбравшись из кровати, прокрался на кухню. Мать курила. На стеганом халате ее были пятна сметаны и аджики, а к рукаву приклеилась кожура от сосиски.
– Не надо больше драться, – сказала мама, вытирая глаза. Тушь размазалась, как будто мама гусеницу черную раздавила. – Хорошо?
– Хорошо, – согласился Ягуар и, присев, стал собирать посуду. Убирали вдвоем. Потом мама достала из тумбочки пузатую бутылку с иностранной этикеткой, а Ягуару велела отдыхать.
– Завтра мы с тобой сходим в одно место, – сказала она. – Тебе понравится.
Но мама ошиблась. Было скучно. Во всяком случае, поначалу. Ягуар помнил огромное здание, крыша которого лежала на спичках колонн, и он еще подумал, что колонны слишком уж тонкие. И когда-нибудь крыша обвалится. Она накроет и узкие окна, и высокие ступеньки, подниматься по которым было тяжело.
Внутри тоже были колонны, но другие – низкие и толстые. Под самым потолком они раздваивались и закручивались бараньими рогами. А мама объяснила, что колонны – ионические. А здание построено в духе позднего классицизма. И пока шли по длинному-длинному коридору, рассказывала про древних греков, придумавших, какими должны быть правильные колонны.
Ягуар слушал и считал двери. Правда, считать он умел только до десяти, но когда линейка заканчивалась, просто начинал счет сначала.
– Веди себя хорошо, – сказала мама, остановившись перед серой дверью, на которой выделялась желтая табличка. Ягуар пожалел, что буквы не все знает. – Ты же хочешь, чтобы папа вернулся?
Ягуар не хотел. Но одной маме было плохо. За дверью был не отец, а старый мамин знакомый, который почему-то почти перестал появляться в квартире.
– Привет, Ванечка, а ты совсем большой вырос, – сказал знакомый, обнимая Ягуара. И вверх подбросил, к самому потолку. – И тяжелый.
– Здравствуйте, дядя Паша, – ответил Ягуар.
– Здравствуй, Пашенька. Будет чем занять его?
Дядя Паша усадил Ягуара за свой стол, огромный, словно море, и дал несколько листов бумаги, велев:
– Порисуй, мы пока с мамой поговорим.
Они ушли за дверь, которую Ягуар не сразу увидел, потому что дверь притворялась дверью шкафа. Рисовать быстро надоело, и Ягуар, сложив листы и карандаши, сполз со стула. Он подобрался к двери и приоткрыл ее. Он не хотел подслушивать, но должен был убедиться, что мама не плачет.
– …Инночка, пойми, вы оба мне дороги. И ты, и Митя… и мне больно смотреть на то, что с вами происходит. И мой совет… он покажется тебе жестоким, но я подозреваю, что это – единственный шанс сохранить хоть что-то. Разведись.
– Я люблю его.
– И он любит тебя. Но Ваня…
– Ребенок! Просто ребенок! Я не понимаю, откуда он взял, что Ванечка – чудовище? Он сам чудовище, если думает так!
Ягуар посмотрел на свои руки. Руки были обыкновенными. Грязны немного, с обгрызенными ногтями и парой свежих царапин.
– Он не думает. Он ищет повод. Пойми, он видит перед собой чужого ребенка, которого ты заставляешь любить! Нельзя заставить любить, Инна.
– И что мне делать? Отдать Ванечку в интернат?
Сердце остановилось.
– …я не могу. Он мой сын. Я его мать.
– Тогда отпусти Митю.
– Тоже не могу.
– Инна… я не хотел тебе говорить, но… лучше отпусти сейчас, сама, чем…
– Чем что?