…В тот день я был рядом с моим другом и повелителем, который и мыслить не смел, что когда-нибудь примет Теночтитлан из рук дяди. Он желал присоединиться к пляшущим, однако три ночи кряду мне снился ягуар. Он скулил и хрипел, а шкура зияла многими дырами, которые сочились кровью. Я просыпался в холодном поту, не зная, жив ли сам. А на третью ночь увидел, что старая рана раскрылась. Тогда, откинув сомнения, вошел я в покои Куаутемока и, преклонив колени, сказал:
– Пусть гнев Уицилопочтли падет на голову мою, но я скорее умру, чем позволю тебе спуститься в город.
И Куаутемок, сдержав гнев – никогда прежде я не смел быть столь дерзким, – спросил:
– Почему?
Я рассказал ему о снах, боясь, что меня сочтут безумцем. Но Куаутемок выслушал меня и спросил:
– Веришь ли ты тому, что видел?
– Верю.
Он знал мою историю, как знал и то, что ягуар не единожды подавал мне знаки, подсказывая или упреждая. Куаутемок велел позвать жрецов, и уже им изложил я увиденное. Но что может человек, когда боги уже вынесли свое решение?
Долго говорил Куаутемок, убеждая жрецов не пускать теулей в город, однако пленение Мотекосумы связало нам руки. И в назначенный час празднество началось.
Сердцем рвался я к тем, кто пришел на площадь, а было их великое множество…
…И я, брат Алонсо, подтверждаю, что десять тысяч мешиков собрались почтить бога Уицилопочтли. В тот миг, когда все они вошли в храм и оказались на площади, запертой меж внутренних строений, Педро де Альварадо подал тайный знак.
В сей же миг его люди перекрыли все входы и выходы. Одни стали у Ворот Орлов и маленького дворца, другие – у Акатльийакапана и Зеркал Змеи. Слаженно и быстро действовали они, и вот уже спустя мгновенье никто не мог покинуть главную площадь.
Снова подали сигнал. И солдаты двинулись на танцующих, окружили, тесня щитами, а некоторые бросились к музыкантам. Я видел, как напали они на человека, что бил в атабали, и отрубили ему обе руки. Он закричал, а меч Альварадо уже отсек голову. И был тот удар такой силы, что голова покатилась далеко. В тот же миг ожили прочие солдаты, начали колоть и рубить, тыкали копьями и мечами, рассекая головы, раня руки и плечи.
Это была невиданная резня, оправданий которой у меня нет и быть не может. И хоть был у меня меч, я стоял с ним, прижавшись к стене, и молился за души бедных моих соотечественников.
Мешики же пытались спастись бегством, однако выходы были перекрыты, и стоявшие там солдаты добивали раненых. Были и те, кто пробовал прорваться в храмовые постройки или же падал на землю, пытаясь притвориться мертвым или раненым. Но по приказу Альварадо всех, кто хоть как-то шелохнулся, добивали.
Кровь воинов-мешиков лилась ручьями, текла повсюду, как вода во время сильного дождя, образуя лужи. Тошнотворный запах распоротых внутренностей стоял в воздухе. А солдаты рыскали по храмовым постройкам, протыкая занавеси и громя мебель.
Тут и раздался клич:
– Люди, люди… поспешите сюда! Скорее бегите сюда! Мертвыми лежат наши военачальники, мертвыми лежат наши воины!
И страшный крик поднялся в городе. Выли люди, ударяли себя по губам и раздирали ногтями груди…
…Я слышал этот крик, стоя рядом с моим другом Куаутемоком. Сердца наши полнились печалью, а перед внутренним взором моим вставал ягуар. Зверь умирал, хотя сил в его теле оставалось достаточно, чтобы разорвать охотника.
Куаутемок же велел собирать войско, и приказ его был выполнен с превеликой охотой. Многие уже знали о том, как осквернено было празднество, и желали выпустить кровь пришельцам.
Мы слаженным строем двинулись к площади, и многие из горожан, не бывших воинами, присоединились. А Куаутемок не велел их гнать, признав их право на гнев и месть.
Теули встретили нас выстрелами, но боль и ярость застили страх. Тысячи стрел вспороли воздух, обрушиваясь на головы лжецов. Тысячи дротиков устремлялись вниз, ища добычи. И небо стало темным, а земля содрогнулась.
Куаутемок велел наступать, отрезая людей Малинче от их убежища, однако те оказались быстры и сумели скрыться. Запершись в постройках, они успешно сдерживали наши атаки. Бой длился семь дней, а когда иссякли и наши, и их силы, началась осада.
Не желая гибели людей, Куаутемок велел окружить дворец и расширить каналы, отрезая теулей от города. Он ждал, что те, осознав неизбежность исхода, сдадутся.
Куаутемок не собирался дарить им милость, ибо стало мертво сердце его, как были мертвы дети мешиков. С прежним упорством и при поддержке многих осаждал он дворец. Но чем дольше длилась осада, тем чаще звучали голоса в поддержку Монтесумы. И многие стали называть Куаутемока лжецом и обвинять его в захвате власти. Это и позволило лжецу-Малинче вернуться в Теночтитлан. Он вошел в город, как хозяин, и хоть оставшиеся верными Куаутемоку люди пытались противостоять вам, но было их слишком мало…
…ах, если бы Кортесу хватило сил обождать. Однако он был зол и на Педро, допустившего резню, и на мешиков, что никак не желали успокоиться, и на Мотекосуму, что не сумел предотвратить беду. Ко всему мы были измотаны осадой и мелкими стычками, что случались постоянно. Наши союзники-тлашкальцы дрожали, готовые в любой миг отступить. А продовольствия с каждым днем доставляли все меньше.
Мотекосума утратил власть, и скоро могло статься так, что молодой владыка велел бы штурмовать дворец и захватить его любой ценой. Кортес прекрасно понимал, что в миг, когда народ мешиков признает Куаутемока, наш пленник утратит всякую ценность.
И дело к тому шло.
Вот наступил день, когда нам вовсе не доставили никакой еды, а воду мы давным-давно брали из колодца, что прорыли во дворе. И милостью Божьей, доказательством воли Его и нашей правоты, вода в этом колодце была пресная, хотя во всех прочих колодцах Мешико она имела солоноватый вкус.
Но, возвращаясь к печальным событиям прошлого, скажу, что страстная натура Кортеса не способна была вынести никакого оскорбления. И потому, узнав, что нам грозит голодная смерть, он явился к Мотекосуме и принялся обзывать того по-всякому.
Мотекосума молчал.
Этот не старый еще человек – а было ему лет около сорока – сильно переменился за время пленения. Волосы его поседели, а лицо утратило черты благородства, приняв выражение страдания. Казалось, будто нестерпимая боль терзает владыку мешиков.
– Не будь меня, – сказал он тихо, – вас бы уже убили.
И сие также было правдой.
Я, брат Алонсо, могу лишь догадываться о том, что случилось дальше. Видимо, поняв, что путь его предначертан, Мотекосума решил нанести последний удар врагам, каковыми теперь полагал нас. Он отправил верного человека к своему кузену с приказом немедля уничтожить теулей.