И Адам подтвердил: не было. Адаму Дашка поверила больше, хотя головой понимала, что его-то свидетельства аккурат и пусты. Фантики воображения.
Фантики Дашка раскладывала на столе. Синие, красные, зеленые и золотистые, нарядные и легкие, чуть потянет сквозняк, и фантики разлетаются по всей комнате. Один в один Дашкины пустые мысли.
Но ведь должен же был Ягуар остановиться где-то?
Должен. И остановился. Вариантов масса. Вон, стоит газету открыть на страничке «сдается». На час, на сутки, на недели и месяцы… были бы деньги. У Ягуара, судя по всему, деньги имелись.
В больнице дежурили. За квартирой наблюдали. Фоторобот, составленный по Дашкиному рисунку и показаниям Маргариты, расклеили по городу. Только действия эти – суета сует.
Сети, окружающие пустоту.
И Дашка мучительно пыталась понять, где именно она совершила ошибку.
Раз-два-три-четыре-пять… шаг за шагом. Действие за действием. Татуировка. Встреча в кафе. Птица-колибри. Переславина училась в том же университете, в котором работал погибший Павел Егорович. Совпадение? Или знаковый момент? Не прочесть.
Он – рисунок на стене мертвого Ушмаля, возрожденного стараниями археологов на потеху туристам. Смотрите. Трепещите. Восхищайтесь духом ушедших.
На фресках – Дашка специально нашла их в Сети – яркие люди убивали людей. И звери взирали на них с восхищением и ужасом, а боги были равнодушны. Боги всегда равнодушны.
Синерукий уродец Уицилопочтли скалился на черного карлика, а существо в наряде из шкур и перьев поднимало к небесам вырезанное сердце.
Это сердце вдруг обрело объем и жизнь, оно запульсировало в измаранных алым пальцах. Дашка увидела сизоватую пленку перикарда, обрывки сосудов и что-то белое, жирное, повисшее на лоскуте. Сердце стучало, человек держал его над ущельем раны. Лицо стоящего, как и его жертвы, было в тени. И Дашка понимала, что ей обязательно нужно заглянуть в эту тень.
Но она онемела. И тело, парализованное страхом, превратилось в камень, точно такой, как черный продолговатый жертвенник.
За спиной раздался рык, дыхнуло гнилью, и Дашка дернулась, падая на лежащего человека со вскрытой грудиной. Руки вошли в мягкое, влажное, а лицо оказалось близко к лицу.
Адам?
Адам открыл глаза. Они были по-кошачьи желты.
Дашка проснулась. Она вскочила, слетев с табуретки, и упала, потому что затекшие ноги не выдержали веса тела. Пребольно стукнувшись о плитку ладонями и коленями, Дашка заплакала от счастья: это был сон. Просто-напросто сон.
За окном светлело, пока робко и незаметно. Солнце, грозя взойти, посылало вниз тени, и они, серые и подвижные, словно крысы, метались под Дашкиными руками. На полу россыпью лежали фантики, которые она так заботливо выкладывала узорами, и в этом беспорядке теперь виделся новый смысл.
Дашка кое-как села и принялась разминать затекшие мышцы. По ногам побежали мурашки, икры закололо, и она сцепила зубы, а в голове вертелось одно: почему на камне лежал Адам?
Ответ пришел сам собой: потому что он соврал.
Адам никогда не врет.
Но он соврал! Зачем?
Его маниакальное желание присутствовать на похоронах. Его спокойствие, которое граничило с безразличием, хотя для него ситуация как раз была сверхстрессовой. Его краткий и сухой отчет о том, что ничего необычного замечено не было. И просьба оставить его в покое.
– Я лягу спать, – сказал Адам, аккуратно расправляя пальто на плечиках. – Я устал.
И Дашка устала, поэтому поверила.
Она так много думала про Ягуара, что совсем забыла про Адама.
Часы показывали полшестого утра. И Дашкина рука, потянувшаяся было к телефону, замерла. А если Адам спит?
– Ничего, проснется, – сказала Дашка вслух, подбадривая сама себя.
Трубка ответила длинными гудками. Раз-два-три… и до бесконечности… и потом снова.
– Он спит. Закинулся таблетками и спит, – Дашка пыталась успокоиться, но не выходило.
Чертов придурок! Возьми трубку! Ну будь хоть раз человеком-то? Зачем тебе умирать? Что случилось? Больницы испугался? А сердце, значит, отдать – не страшно?
Дашка набирала и набирала номер, прорываясь сквозь полог гудков. Потом поняла – не прорвется. Ехать надо. Собираться. В шкафу беспорядок и ничего невозможно найти, все из рук валится, дразнит Дашку, доводя до бешенства.
Штаны. Свитер какой-то. Шиворот-навыворот? Ничего, потом переоденется, а под пальто не видно. Пальто мятое. Шапка исчезла. Замок на сапоге заело, и Дашка, разозлившись, рванула так, что молния совсем разорвалась.
А такси уже у подъезда, томится. Или сонно ждет, насчитывая по счетчику цену Дашкиной медлительности. Прочь сапоги. Ботинки. Не замерзнет. Шнурки внутрь, в машине завяжет. Сумка…
Из квартиры Дашка выбежала, дверью хлопнула и ключ повернула на два оборота, зло его выдернув, когда застрял. Спускалась, громко топоча. И полы пальто разлетались фетровыми крылами.
Такси ждало, таксист, смерив Дашку осоловелым взглядом, поинтересовался:
– Куда везть?
Дашка назвала адрес, вытащила из сумки кошелек, а из кошелька – купюру. Отдала таксисту, присовокупив к просьбе:
– Побыстрее, пожалуйста. Это очень важно!
Он кивнул. Ему было все равно. Дашка сжала руки. Ногти впились в кожу. Объективных причин для волнения не было, но ей казалось, что она снова опаздывает.
Автомобиль несся по пустым улицам. Мелькали фонари и редкие колпаки автобусных остановок. Водитель молчал. Радио сипело. Остановились у ограды, и приоткрытые ворота подстегнули Дашкин ужас. Она сунула таксисту еще денег, он взял и, дождавшись, когда Дашка выберется из машины, уехал. Только фары полоснули по глазам, ослепляя.
Дашка осталась одна. А небо было мутно-лиловым, готовым вот-вот налиться спелой розовостью рассвета. Только добравшись до корпуса, Дашка спохватилась: надо позвонить Вась-Васе. Даже если все пустяк и бабья блажь, он поймет и не станет смеяться.
Телефона в сумочке не оказалось. Он остался в кухне, на столе, между разноцветными конфетными фантиками. Сначала Дашка совсем растерялась, а потом вспомнила про стационарный аппарат и успокоилась. Она толкнула дверь, не удивляясь тому, что та не заперта, и вошла в холл. В полумраке привычно встречали белые лица и серые тени. Одна качнулась к Дашке и уперлась в висок холодом.
– Не шуми, – попросила тень шепотом. – И не дергайся. Кивни, если поняла.
Дашка кивнула, очень медленно, боясь напугать тень.
Если она испугается – выстрелит. А если она выстрелит – Дашка умрет.
Дашке не хотелось умирать.
– Стань лицом к стене. И руки за спину.
Дашка подчинилась. Она уперлась лбом в неровную поверхность, чувствуя, как по телу скользят чужие ладони, ощупывая и выискивая то, чего у Дарьи не было.