В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был неширокий проем издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что он тут есть.
Пройдя в него, Данил нос к носу столкнулся с двумя крепкими парнями, подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.
Он оказался на небольшом дворике, куда выходили крылечки четырех магазинов — здешний торговый центр. Все они были закрыты на обед, но и в другое время народу здесь ходило мало, так что конфиденциальность гарантирована.
В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными складами, торчал еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где по воскресеньям приторговывали дарами огородов особенно оптимистичные местные землеробы, сидел четвертый, примерно ровесник Данила, неторопливо покуривал. Забреди сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали: перед сидящим стояла на расстеленной газетке бутылка портвейна с нехитрой закуской; забрался подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные, надо полагать, ждут открытия которого-то магазина, примитивно, но действенно абсолютно привычная картина, не способная вызвать ни малейших подозрений у аборигенов, пусть неопытная молодежь, напялив темные очки и килограммовые цепи, картинно сходится у сверкающих джипов…
— Здорово, Крук, — сказал Данил, обстоятельно устраиваясь на потемневшей скамье.
— Здорово, Петрович, — сказал сидящий, по внешности неотличимый от любого окрестного колхозника.
Он и в самом деле происходил из потомственных крестьян глухой северо-западной окраины, где болот больше, чем твердой земли. И на свою невидимую вершинку карабкался по-крестьянски неспешно, семь раз отмеряя, один раз отрезая — потому и остался на прежнем месте в прежней роли, не в пример торопливой городской молодежи, спешившей жить и потому пожить, собственно говоря, и не успевшей… Ах, как зрелищно носились их навороченные тачки, как хрустели баксы, засунутые в трусики стриптизеркам, как сверкало рыжье и млели от зависти недотепистые! И где они теперь? А хитрый Крук, пролетарий от сохи, живехонек — вот только определенно утерял прежний нюх…
— Отраву будешь?
— Я еще умом не поехал, — отмахнулся Данил.
— И правильно. Говорят, им маляры кисти моют. Но реквизитику сейчас нарисуем… — Он взял раскупоренную бутылку, плеснул немного в стаканы, так что образовалась классическая картина славянского заугольного застолья: выпили по первой мужички, задымили, начали про жизнь…
— Давненько не виделись, — сказал Крук ради вежливого вступления, приличествующего светской прелюдии.
— Давненько, — сказал Данил. — Тихо тут у вас, душа радуется. А какие мы были моторные, Крук, лет несколько назад, как мы по этим краям носились с пропеллером в заднице, какие дела крутили. Сейчас и не поверят, пожалуй.
— Это точно. А главное-все обошлось и все живы, а кто не жив, того и не жалко — был бы человеком, был бы и дальше жив…
— Золотые слова, — сказал Данил. — Интересно, Крук, я для тебя человеком остался?
— Обижаешь, Петрович.
— А если вникнуть?
— Если вникнуть… — Крук взял оба стакана, легонько звякнул ими друг о друга, поставил на место. — Если вникнуть, то извини меня, Петрович, на сто кругов, но получается шероховатость… Парнишки жалуются, ты шумел в Брацлаве. Бил там всех направо и налево, огнестрельным оружием пугал, налетевши с бандой ляхов, да и ляхи-то у тебя твердые, против них особо не повоюешь… Сначала решили, что какая-то гнида под тебя работала и твоим честным имечком называлась, потом уточнили детальки, и вышло, что никакой это не самозванец, а Данил Петрович Черский своей собственной персоной… Ты пойми, я не говорю «нехорошо», я пока что говорю, что это мне насквозь непонятно. С чего бы вдруг и почему? Ты ж не юный пионер, чтобы за людьми с пушкой гоняться… Коли уж сам меня вызвал и сам пришел, объясни, где я тебе мозоль отдавил. Как полагается. Опять же Мишу Ракуту нашли без признаков жизни организма. Упаси боже, я на тебя не грешу, но находятся такие, что грешат… Молодые, конечно, резкие в мыслях и поспешные в выводах. Но мне ж надо объяснять людям не на эмоциях, а на понятиях…
— Изволь, — сказал Данил. — Только должен сразу предупредить, что и мне может в голову прийти черт-те что… я, конечно, такие глупости и не обсуждаю всерьез, но общая картинка, Крук, не из приятных… Едет, понимаешь ли, чистенькая девочка из хорошей семьи на выходные в Брацлав, проведать знакомых и съесть там польскую мороженка, а ее твои парнишки силком венчают в шлюхи, отбирают паспорт, бритвой пугают, запирают в борделе… Моя девочка, между прочим, в смысле — из моего филиальчика. И дело тут не в моих обидах, а в том, что твои ребятки так обычно не поступают. Рискованно сторонних этак вот затягивать, к чему, если и доброволочок полно? Прекрасно знают, для каких таких кордебалетов их туда подряжают… Так-то, Крук. Я тебе не буду ее называть, и фотографии у меня с собой нет. К чему? Ты ее в любом случае в глаза не видел… а вот Миша Ракута видел, и без его санкции ребятки в самодеятельность бы ни за что не ударились. Значит, варианты? Либо Миша твой оборзел вдали от присмотра, либо дали ему конкретный заказ, либо… ну, третий вариант я и обсчитывать не хочу, я ж тебя до сих пор уважаю…
— Умеешь ты, Черский, языком кружева плести… Сразу видно человека с образованием.
— Так как?
— Ты в большой обиде?
— В большой, — сказал Данил. — Девочку ведь не просто так припутали к борделю, не из вредности — у меня в филиале пошли непонятки, вот ее и спровадили, чтобы подольше не рассказала. Это усугубляет… Потому что получается неприглядно: тот, кто утворил такое с девочкой, определенно из тех, кто под меня копает… Одна и та же рожа. Я ведь, Крук, сам по себе простой карандаш, но деньги-то мне платят за цепную работенку… золотые «Паркеры». Оно тебе надо?
— Дожили, — вздохнул Крук. — Друг на друга с кольями, как те старорежимные холопы на меже…
— Жизнь заставляет, — сказал Данил. — Мне ж теперь расхлебывать надо, с меня спросят…
— Ракуту вы… покритиковали?
— Ничего подобного, — сказал Данил. — Уж извини, не буду долго распинаться, тебе что-то доказывая, — либо верь, либо нет. Но если бы Мишу твоего положил я, так и сказал бы. Ни я тебя не боюсь, Крук, ни ты меня, вилять тут нечего.
Мишу положили, чтобы он мне ненароком не рассказал то, что я у него узнать хотел. А узнать я у него хотел одно: что за сука дала такой заказ… Ходи, Крук, твои ход, однако. Тронул пешку — ходи…
— Я ему такого заказа не давал, — помолчав, сказал Крук. — Тоже, знаешь ли, не буду распинаться… Либо-либо.
— Верю, — сказал Данил. — Что же, со стороны взял заказ твой Мишаня?
— Как ни горько мне, Петрович, но должен честно сказать, что так оно, судя по всему, и было.
— Концы нашел?