— Многие материальные вещи, пройдя через особые исторические катаклизмы, приобретают магические свойства, — пустился он в объяснения. — Человек и время так или иначе воздействуют на них, передают свою энергию в виде духовной силы и жажды власти. Веймарские ценные бумаги не раз побывали в таких руках, поэтому имеют мощнейшее воздействие на сознание, обладают магнитным притяжением людей слабых и неуверенных в себе. Я знал, чем занимался мой отец, и на себе испытал все это, когда мальчишкой сидел в крепости с пулеметом. Отец готовил меня на ту роль, которую сейчас играет генерал Пронский и, надеюсь, будете играть вы. Но для этого требовался высокий дух воина. Но война кончилась, и я не успел закалить его. И потом всю жизнь наверстывал.
— В качестве заместителя начальника отдела «Штази»?
— Когда речь идет о магических свойствах определенных вещей, идеология не играет никакой роли, господин Хортов. Вероятно, вы убедились в этом, глядя на Пронского. Суть ценных бумаг не в их ценности, выраженной в денежных единицах. Они принесут положительный результат лишь в том случае, если будут использованы на высокие, изначально определенные для них цели.
— Один результат уже был — Гитлер пришел к власти.
— Как говорят у вас, первый блин комом.
— А вы собираетесь испечь второй?
* * *
Два дня Хортова никто не беспокоил, однако в камеру принесли телевизор и газеты — давали возможность быть в курсе событий. Он же ничего не читал, не смотрел и даже не ел, когда приносили пищу.
Он потерял сон и, стараясь заснуть на узкой, привинченной к полу кровати, зажимал себя в кулак, вспоминал прошлое, чтобы отвлечься от происходящего, но лающая речь за дверью и тюремный запах постели рождали в сознании ассоциацию с концлагерем. За эти два дня, отпущенные на размышления, он так ни разу и не заснул, но довольно быстро переходил в знакомое состояние грез. И уцепившись за них, как утопающий за соломинку, плыл в море мечтаний и видел все, что хотел. И, когда по утрам начиналась побудка и раздача пищи, всплывал на поверхность с ощущением радостной бодрости.
На утро третьего дня, после завтрака в камеру, вошел какой-то тюремный чин в сопровождении надзирателей, не задавая вопросов, осмотрел решетку, стены, дверь, лично проверил замок и удалился. А Хортов снова улегся, расслабился, и мир закачался, как в трюме баржи на сибирской реке. Одновременно он ощущал реальность, слышал гулкие голоса, но все это шло далеким, ничего не значащим фоном, и когда за дверью поднялся переполох — грохот ботинок по железным лестницам, команды и крик, так не хотелось возвращаться в немецкую тюрьму!
А был уже вечер, когда в камеру ворвались четверо надзирателей, кинулись к окну, и только сейчас Хортов увидел, что нет решетки и заходящее солнце высвечивает на противоположной стене ровный, не разлинованный квадрат. Они поставили его лицом к стене и начали доскональный обыск, перевернули все и ничего не нашли.
— Где решетка? — пристал один из стражников с резиновой дубиной. — Каким образом вы сломали решетку? И куда ее спрятали?
Стекла в окне были целыми, а сама решетка была установлена за рамой, с уличной стороны.
Хортова тут же перевели в другую камеру на противоположной стороне коридора с окном из непросвечивающегося зеленого стекла, но шум в тюрьме продолжался. Скоро явился еще какой-то чин, так же тщательно осмотрел узкое, с голыми стенами помещение, подписал бумажку надзирателям и велел Андрею показать руки. Тот протянул ладони, повертел их перед его носом.
— Что еще показать?
Когда все ушли, Хортов завалился на кровать и стал досматривать свой призрачный сон, однако среди ночи он очнулся от звуков концлагеря: на сей раз даже овчарки лаяли. И первое, что увидел, — полуоткрытую дверь камеры, хотя рядом не было ни одного надзирателя — беготня и шум доносились из дальнего конца коридора. Он встал, прихлопнул дверь и хотел снова лечь, но она сама приоткрылась со скрипом. И тотчас к нему прибежали возбужденные стражники.
— Только сейчас из вашей камеры вышла женщина! — тараща глаза, объявил один из них. — Отвечайте! Как к вам попала женщина?!
— Это я у тебя должен спросить, — спокойно отозвался Андрей.
— На выход марш!
Андрея привели в служебное помещение, зачем-то еще раз обыскали и приковали наручниками к специальной стойке. Между тем надзиратели продолжали кого-то ловить, и это продолжалось часа полтора, пока среди ночи не приехал поднятый с постели начальник тюрьмы. И когда ему доложили о случившемся, тут же, в присутствии Хортова, он разгневался и, краснея от напряжения, стал кричать на стражников, что они или пьяны, или сошли с ума. В результате начальник приказал заменить весь караул полностью, арестованного увести в камеру, поставить надзирателя у двери, и уехал.
На восходе солнца, когда зелень стекла засветилась розовым, новая охрана поднялась в ружье. Выставленный у камеры стражник почему-то уснул так, что его не могли разбудить и унесли на руках в караульное помещение, а открытая и снятая с петель железная дверь бесследно исчезла, как и решетка.
У Хортова уже ничего не спрашивали, перевели теперь уже в третью камеру.
А судьба его повисла между небом и землей: фон Вальдберг не являлся, никаких обвинений не предъявляли и вообще началось странное замешательство, что в тюрьме, что на воле. Вдруг явился настоящий (или опять подставной?) адвокат и заявил, что его жена, Барбара Хортов, нашлась — не оповестив никого, уехала в срочную командировку на Филиппины, и теперь этот пункт обвинения автоматически снимается.
— Я очень рад, — пробубнил Андрей. — Пусть навестит меня в неволе.
— Сейчас она находится в больнице, — вдруг заюлил адвокат. — Ничего страшного, легкое недомогание после неприемлемого климата… Я непременно сообщу, и как только будет возможно, фрау Хортов непременно вас навестит.
— Если жена нашлась, меня обязаны выпустить немедленно!
— Остается еще одно обвинение — незаконное пересечение границы, и это весьма серьезное преступление, — заявил адвокат. — Но фрау Хортов сказала, что обязательно похлопочет…
Это был человек Барбары. Андрей тотчас успокоился.
— Передайте ей, хлопотать не нужно. Я готов отбыть положенное наказание и выйти на свободу по решению суда.
— Есть возможность вдвое или даже втрое уменьшить срок!
— Мне здесь хорошо!
Андрей вернулся в камеру и, шагнув через порог, прислонился к стене.
За спиной захлопнулась дверь, щелкнул замок, а он все стоял, не в силах пошевелиться: грезилось уже наяву — Дара спала на его кровати, подложив обе ладони под щеку, увитые бриллиантами волосы раскинулись по тюремной подушке.
Он присел на край постели, спиной к двери — на всякий случай, заслонить глазок, и увидел браслет на ее руке, тот самый, пропавший с его руки у дома с виноградником на стенах.