— Товарищ Глория, я прошу вас оставить Сыромятнова в группе. Я его хорошо знаю, товарищ Глория, он всегда такой был.
— Плохо, что не перевоспитали, — отмахнулся Пронский. — Условие вам известно — беспрекословное подчинение.
Соболь знал, что отмаливает у капитана со шрамом судьбу этого старшины, ибо отчисление из группы за неисполнение приказа ему грозило трибуналом.
— Зато разведчик от Бога и владеет немецким, — доставал начальник разведки. — Тридцать шесть «языков» привел лично, участвовал в трех подобных операциях.
— А что, майор, вам известна цель операции? — между прочим спросил Пронский, и Соболь дрогнул.
— Цель не известна… Сыромятнов ходил с группой в глубокий тыл, за штабными документами, товарищ Глория. Принес план укрепрайона Вильно… Он верующий, товарищ Глория.
— То есть как верующий? — оживился полковник.
— Обыкновенно, сын православного священника, и сам уже служил в церкви дьяконом.
— То есть у него есть духовный опыт?
— Есть, все-таки с детства воспитывался в поповской семье…
— Ладно, верни его. Мне нужен такой человек!
— Правда, сегодня начинается Страстная неделя, — неуверенно проронил Соболь. — Я щадил его чувства…
— Откуда вы все это знаете?
— Мы с ним беседуем, товарищ Глория… И я его беру с собой… как талисман что ли… Когда мы идем в паре, все удается.
— Мне нужен не только талисман, майор, — скорее для себя сказал Пронский. — Пусть молится, про себя, и мы с ним… Будет для него Страстная неделя.
Глубоко эшелонированную оборону немцев преодолели только к рассвету и, по сути, оказались в предместьях Берлина. Когда стеклись к точке сбора — разбитой артподготовкой и догорающей усадьбе, выяснилось, что нет четырех офицеров и одного старшины. Полковник сразу же подумал о Сыромятнове, однако тот оказался на месте и уже переодевался в полевую форму лейтенанта СС. Усы были сбриты.
Отставших ждали два часа, хотя уже было ясно, что те не прошли линию фронта, погибли в перестрелках или, будучи ранеными, в критической ситуации покончили с собой: немцы в плен уже практически никого не брали, да и участникам операции был дан приказ — в плен не сдаваться.
В половине шестого утра мимо усадьбы протарахтело несколько мотоциклов полевой жандармерии, и тут же начался налет наших штурмовиков — это было сигналом к движению, воздушная поддержка. И пока три десятка самолетов утюжили окраину Берлина, в суете мечущихся пожарных, каких-то цивильных команд с оружием, солдат и полиции, Пронский вошел в город и повел группу на заранее выбранную им базу — пивоварню на Асгардштрассе.
Новая стая штурмовиков в это время обрабатывала прилегающие городские кварталы, густо огрызающиеся огнем пулеметов. Один из расчетов оказался на территории пивоварни, зенитная установка была смонтирована в кузове тяжелого грузовика. Три серых фигуры суетились возле спаренного пулемета, заряжали новые ленты. На глазах у них группа Пронского вбежала во двор и прямым ходом направилась к складским помещениям. Человек в форме капитана СС поднялся по железной лестнице в кузов. В стальном кресле у прицела сидел юный лейтенант с обвязанным тряпкой горлом, два старика солдата помогали ему вращать установку. Мешков десять стреляных гильз было рассыпано вокруг грузовика почти ровным кругом, видимо, стояли тут недели две.
Пара штурмовиков делала боевой разворот. Лейтенант медлил, ловил момент и все-таки не выдержал, открыл огонь раньше. Он с трудом управлялся с рукоятками прицела, крутил их белыми от напряжения руками и сквозь грохот пулемета сипло орал на стариков:
— Шевелитесь, старые свиньи! Быстрей, быстрей!
Самолеты пикировали прямо на пивоварню — по крайней мере, так казалось, и стволы с косынками пламени опускались вслед за ними. Остатками патронов лейтенант продырявил черепичную крышу на соседней улице, и пулемет заглох. Зато над головой взвыли штурмовики, и с дробным грохотом начали рваться сброшенные бомбы. Старики упали под станину, но командир самостоятельно развернул установку и закричал:
— Заряжайте! Встать, трусы! Подавайте ленты!
— Лейтенант! — окликнул Пронский.
Тот оторвался от прицела, и глаза его блеснули диковато и зло, почти как у Сыромятнова. Бросил недовольно:
— Слушаю, капитан…
— Мое подразделение будет находиться здесь в течение трех суток, — заявил капитан СС. — Ни один русский самолет не должен пролететь над территорией пивоварни. Вам все ясно?
— Мне нужно менять стволы! — вдруг закричал лейтенант. — Стволы пришли в негодность! Вести прицельный огонь невозможно, капитан! Я не гарантирую вам безопасности!
— Так требуйте стволы от старшего начальника! Где командир батареи?
— Я не знаю, где командир батареи! У меня нет связи!
— Пошлите солдата!
Его злость, вызванная боем и мальчишеским бесстрашием вдруг обратилась в злобу.
— Не смейте командовать! Я командир расчета!
— Если упадет бомба — вас будут судить!
И этот юный лейтенант неожиданно скомкал, спрятал свои чувства и сказал с детским всхлипом, но стариковским спокойствием:
— Нас всех будут судить русские. Сегодня — меня, завтра — вас. Никто не уйдет от наказания.
Глаза при этом были сумасшедшие.
Пронский спустился на землю, по-хозяйски закрыл стальные ворота. Штурмовики теперь шли от солнца, но несколько правее пивоварни, в зоне недосягаемости, однако лейтенант открыл огонь, барабанной дробью сопровождающий Пронского до самого склада. Разведчики лежали на полу сразу же у входа.
— Еще двух потеряли, — доложил Соболь. — Один легко ранен…
Пронский автоматически отыскал среди лежащих старшину — этот жив…
— Разверни радиостанцию, — приказал он. — Через семнадцать минут передашь открытым текстом на немецком языке три слова: «Глория ждет ответа». Повторишь несколько раз. Выставить охрану, и всем спать.
Ровно через семнадцать минут начался новый налет. Мелкие бомбы сыпались где-то рядом, со стен пивного склада слетала пыль, и странно начинали гудеть пустые дубовые бочки. И когда вой штурмовиков отступил к северу и стало почти тихо, зенитная установка все еще молотила воздух разношенными стволами. Несмотря на это, разведчики скатили с полок бочки и улеглись спать. Соболь приготовил место Пронскому, расстелив свой кожаный плащ, однако тот приоткрыл дверь и достал карту города. Начальник разведотдела попросил разрешения и присел рядом на корточки.
— Мы уже потеряли семь человек, товарищ Глория, — напряженным голосом проговорил он. — Осталось пятеро! Если так пойдет, завтра не останется людей.
— Это минимальные потери, майор.