— Я ненавижу это слово… Мой папа художник, понимаешь? Прекрасный художник!
— Ну-ка, ну-ка. — Мавр насторожился. — Как его фамилия?
— Притыкин… Что это с тобой?
— Да так… Просто у меня был один знакомый фальшивомонетчик, но с другой фамилией… И что, он на самом деле художник?
— Талантливый! И его погубило творческое любопытство…
— А это что такое?
— Как бы тебе объяснить… Ты ведь тоже причастен, в кузне своей цветы выковываешь… Наверное, поиск совершенства, жажда самореализации. И когда этого нет, человек гибнет. Я тоже в юности писала стихи и мечтала о генерале. А стала обыкновенной челночницей. Так что дорожка мне накатана…
Мавр встал, завернувшись в простыню, походил с достоинством и решительностью, как римский патриций.
— Нет, надо потрясти этот мир!
— Пожалуйста, Мавр, потряси его! — искренне попросила она и замолчала.
Он погладил ее по голове, затем взял на руки, покачал, побаюкал:
— Ах, ты горе мое…
— Помнишь, ты однажды победил моего мужа, на руках тянулись?
— И не только мужа, — намекнул он.
— Да-да, — уклонилась Томила от неприятного. — Тогда Юра меня стал ревновать… Кошмар был, а не отдых! Мы с ним через полгода развелись. По этой причине, между прочим. Еще он узнал, что ты ночью открывал кузню, делал мне огненный массаж и подарил железный цветок. Ты же никого не лечил огнем? И цветов никому не дарил?
Он в самом деле только Томилу впустил в кузницу и ради нее среди лета возжигал горн.
Она не знала, куда он ее ведет и что находится за железной дверью каменного сарая, но пошла без оглядки и воспринимала все, как данность, полагаясь на судьбу и его руки. И делал он столь необдуманный шаг не для того, чтобы выделить Томилу из компании — просто в тот миг ему пришла в голову идея.
Мавр все видел — и ревность мужа, и неудовольствие подруг, и ее уныние: отдых превращался в наказание и грядущая зима лишь усугубила бы состояние разочарования и упадка. А тут, в ночной кузне, Мавр превратился в мага или обыкновенного фокусника, на ходу придумывая, чем бы удивить увядавшую на глазах деву? Сыпал в огонь порошок алюминия и меди, превращая его в иллюминацию, изображал, что поливает ее пламенем, черпая ковшом из горна, и сразу же — водой, при этом бормоча какие-то слова. И наконец, извлек голой рукой раскаленную добела кованую розу, заранее подложенную в огонь.
Поразил воображение!
Вероятно, кто-то из подруг не спал и подсмотрел: иначе как бы узнал муж?
— То есть я виноват в твоем несчастье? — прямо спросил Мавр.
— Наоборот, ты помог! Иначе бы до сих пор мучилась… Скажи, я ведь одна получила от тебя огненную розу?
— Что ты ищешь, внучка? — осадил он. — Совершенства? Самореализации?
— Замуж хочу, — сказала она трезвым и осмысленным голосом.
— Ну так выходи! Какие твои годы?
— За кого? За челночника? Такого же погибшего, как я?
— За генерала хочешь? — Мавр посадил ее на кровать, присел рядом. — Грядет катастрофа… Поэты торгуют тряпьем, художники превращаются в фальшивомонетчиков и сидят в тюрьме, а бандиты жируют…
— Ты же можешь, Мавр! Все в твоих руках. Переверни этот несправедливый мир. Хотя бы для одного человека. Возьми меня замуж.
— Замуж? Ты знаешь, сколько мне годиков, внученька?.. Это же картина «Неравный брак». Вся Соленая Бухта со смеху умрет.
— Ну и пусть.
— А про тебя скажут, позарилась на дом старика, и станут травить. И отравят непременно!
— Но это же не так?.. Да и сейчас никому ни до кого дела нет. И ты ведь ничего не боишься?
Он походил, остановился у окна и, глядя в сумеречный сад, сказал жестко:
— У меня могила жены в саду — видела?.. Любовь Алексеевна из земли встанет, если рядом со мной появится другая женщина.
Он вспомнил, как в последние годы жена была уже совсем старенькая и немощная, и он всюду носил ее на руках, как в молодости…
Несколько минут Томила лежала тихо, без дыхания, затем встала и вышла неслышной тенью — ступени лестницы не скрипнули. А Мавр так и не уснул, хотя на море был полный штиль и легкий ночной бриз вымел отовсюду его соленые запахи.
С рассветом он вышел в сад, с удовольствием вдыхая хвойный дух кипарисов, и неожиданно увидел на кованой лавочке возле надгробия скорбную женскую фигуру. Было желание пойти и прогнать непрошеную плакальщицу, вторгнувшуюся в его закрытый, тайный мир, однако он ушел в другой угол сада, за кузню, и сел на груду вросшего в землю железа, где обычно прятался от опостылевших квартирантов.
В десятом часу утра за челночницами пришла машина, они погрузили товар, распрощались с хозяином и уехали.
И почти следом за ними в разведку отправился вдохновленный Радобуд.
Через неделю Томила должна была вернуться для работы на «перевалочной базе», так сказать, с вещами на длительное жительство. Мавр не то чтобы переживал по этому поводу, но с утра, увидев ее возле могилы жены, не был в восторге. Он не собирался менять устоявшийся образ жизни и относил ночные откровения Томилы к порыву одинокой сорокалетней женщины, разогретой вином, солнцем и морем.
Минула неделя, вторая — «невеста» не появлялась. Правда, еще дней через пять по пути в Турцию заехали нанятые челночницами мальчики — сообщить, что они начинают завозить товар.
И в самом деле, в течение одного месяца они совершили три вояжа за море и завалили половину подвала огромными тюками — ни Томила, ни кто-либо из ее компании не приехал. И лишь в середине сентября явилась Марина на «КамАЗе», погрузила весь товар и как бы мимоходом сообщила, что Томила арестована, находится в следственном изоляторе города Архангельска и ждет суда.
После такого известия Мавр впервые ощутил опустошенность. Вся его давно обустроенная и устоявшаяся жизнь с садом, с отдыхающими, с кузней и могилой жены отчего-то потускнела, утратила смысл, и сначала в сердце, а потом и в сознании он ощутил пока еще не оформившийся протест. Усадьба на берегу моря не то чтобы опостылела — не приносила больше удовлетворения и радости; он не стал снимать фрукты в саду: и яблоки, груши, абрикосы, поздние сливы и знаменитая на всю Соленую Бухту алыча осыпались на землю слоями по мере созревания, источая гниющие запахи и привлекая тучи ос. Иногда по утрам Мавр стряхивал это душевное оцепенение, шел в кузницу, но сидел там, не разжигая горна, после чего долго бродил вдоль ненавистного моря, пугая своим видом женщин на пляже и, наконец, вечером, в полном одиночестве пил вино в своем погребе.
В это же время, как обычно просматривая газеты, Мавр наткнулся на статью о Коминтерне и Веймарских акциях, которая возмутила, обескуражила его и послужила определенным сигналом к действию. А спустя несколько дней черти принесли и самого автора, московского журналиста, который окончательно ввел в искушение.