Хозяйку с мужем встречал привратник — чистенький, аккуратный, но бледнолицый старик в зеленой униформе, довольно шустро шевелящий ногами. Он распахнул ворота и поклонился дважды, то есть не только Барбаре — и Хортову. Водитель развернул черный бронированный танк к парадному и выскочил, чтобы открыть обе дверцы: кажется, жена воспитала прислугу в уважении к мужу.
Андрей вальяжно вылез из машины. Привратник уже стоял поблизости — ждал чего-то и ловил взгляды хозяев.
— Это мой дворецкий, — представила Барбара. — А также охранник усадьбы, автомеханик и садовник. Можно обращаться по всем бытовым проблемам. И не только…
— Снимите эту форму, — сказал ему Хортов. — Она делает ваше лицо бледным и зеленоватым.
— Хорошо, господин Хортов, — мгновенно согласился он. — Меня зовут Готфрид-Иоганн Шнайдер, я родом из Зальцгиттера.
Барбара взяла Андрея под руку, не дав старику договорить.
— Теперь прошу к столу! Я старалась приготовить все с русским размахом и широтой души.
Стол был накрыт в столовой, отделанной старым красным деревом и лишь слегка подреставрированной. Размах чувствовался в количестве спиртного и еще, как выяснилось, в фарфоровой супнице, полной борща. В остальном все шибало немецким порядком и скромностью — приборы стояли на две персоны. Автор всего этого, старая немка фрау Шнайдер, задержалась лишь на минуту, чтобы познакомиться с мужем госпожи, и тут же исчезла.
— Буду обслуживать сама, мой господин, — с восточной покорностью сказала Барбара и, прежде чем посадить за стол, отвела в ванную и проследила, чтоб вымыл руки.
Хортов вспомнил старое и сразу же заскучал. Пока у них развивался военно-полевой роман, все казалось прекрасно и впереди виделся свет. Увидев ее впервые на встрече с немецкой молодежью, он будто окунулся в свою раннюю юность, во время, прожитое на реке Ура. Барбара невероятно походила на ту девочку, что была в сказке о мертвой царевне и семи богатырях. Он боялся спросить ее об этом, не желая разрушать впечатления, и все время откладывал на будущее — потом когда-нибудь он обязательно спросит, а сейчас пусть будет так, как есть.
Обновление всего окружающего было потрясающим: любимая женщина, смешно картавящая русские слова — и удивительно знакомая, будто выросли вместе, и одновременно непознанная, воистину, — заморское чудо. А еще порядочная, аккуратная, обязательная и чопорная страна с неведомым образом жизни.
И это случилось, когда в своем государстве начинался вселенский хаос, крайняя нищета, беспросветная дикость, воровство и растащиловка, сравнимая разве что с набегом кочевников. Все это на фоне страшного, нетерпимого унижения личности, когда человеку с утра до вечера говорят — ты сын подлой страны, империи зла, ты необразованное, неразвитое чудовище, ты пес, питающийся с помойки, но лижущий руку хозяина.
Но даже при таком раскладе Андрей не собирался оставаться в Германии, хотя имел полную возможность, и задержался лишь на полгода, чтобы закончить последний курс и получить диплом.
Впрочем, нет, мысль такая была, но немного раньше, и, скорее, выглядела как зависть — умеют же люди жить!
Шести месяцев хватило, чтоб он по горло наелся западной цивилизации. Все было чужое, приторно-сладкое и отвратительное, отовсюду сквозила не менее потрясающая нелюбовь человека к человеку, каждый жил в собственной оболочке и наплевать, что творится рядом. Пусть хоть убивают — не твое дело, не твои проблемы.
Но самым неприемлемым оказалось другое: Хортов наконец-то своими глазами разглядел гибельные пороки того, чем еще пугали в школе, — общество потребления. Здесь жили для того, чтобы пожирать. Страна, да и вся Европа, напоминала огромную кухню, где сначала стряпали, а потом ели, и ели для того, чтобы снова стряпать. И такое устройство жизни называлось цивилизацией!
И ладно! И это при желании можно было одолеть, смириться, к тому же передовая мысль уверяла, что такая участь ждет все безбожное человечество — жить во имя потребления. В загробную жизнь уже никто не верил. Свыкся бы и с таким положением, если бы резко не испортились отношения с Барбарой. С прежним комсомольским задором она бросилась восстанавливать капитализм в Восточной Германии и больше ничего не хотела знать, кроме своего бизнеса.
Им не о чем стало говорить. Да здесь это было не принято…
Сейчас они сидели за столом, уткнувшись в свои миски, и будто все вернулось назад. Новым показалось то обстоятельство, что Барбара обслуживала его — подливала, подкладывала, убирала использованные тарелки и вилки. Правда, это имело место в период военно-полевого романа. По телефону она говорила намного больше, чем сейчас, вроде бы за праздничным столом, и нельзя было сказать, что Барбара стесняется: такого понятия она не знала. Самому спрашивать, как дела, было совершенно бесполезно, ибо он знал, какой услышит ответ:
— Отлично. Без проблем.
Это можно было перевести так: не лезь в мои дела, они тебя не касаются, тем более, ты в них ничего не смыслишь и говорить на эту тему с тобой неинтересно.
У него опять вернулось чувство, что она не настоящая и все, от тела до чувств, у нее выполнено из пластмассы. Она даже плакать не умела, и когда такое случалось (например, сегодня в аэропорту), Барбара морщила нос и произносила какой-то свистящий, короткий звук, напоминающий писк перепуганной крысы.
А раньше вроде бы и плакала нормально, как все…
— Какие у тебя планы? — наконец спросила она. — Когда мы едем в Грецию?
— Вероятно, мы никогда не поедем в Грецию, — сказал он и вытер салфеткой руки. — Должен сообщить тебе… Я приехал, чтобы в законном порядке разрешить наши отношения.
Барбара вскинула голову.
— Не понимаю… Ты хочешь развода?
— А сколько может продолжаться эта неопределенность? Фактически брака не существует вот уже три года, мы с тобой чужие люди.
— Это для меня очень неожиданно, — проговорила она с легкой хрипотцой. — Я ждала тебя… Чтобы восстановить отношения. Я подала документы на получение российского гражданства!.. Ах да! Ты хочешь жениться еще раз? У тебя есть женщина?
— Есть, — сказал он.
— Я чувствовала, — она была готова заплакать, но передумала, сказала трезвым и даже жестким голосом: — Буду выступать против развода. Не отпущу тебя.
— Я думал, ты современная, цивилизованная женщина, — он протянул руки. — В таком случае, надень наручники, отведи в подвалы и прикажи Шнайдеру охранять.
— Не хочу расставаться с тобой. Прощу всех твоих любовниц.
Хортов уже вспомнил о причине столь неукротимой решительности: у них не было брачного контракта — семья создавалась еще в ГДР, по социалистическим законам, и теперь муж имел право на половину всего нажитого в совместной жизни имущества. Барбара уже несколько раз говорила, что пора бы этот контракт заключить, дабы избежать двойственности отношений, плюс к этому пройти церковное освещение брака — так сейчас модно, и съездить в свадебное путешествие, которого у них не было.