Мне тоже хотелось бы лечь, но сначала я должен был развести огонь, тем более что в домике я нащупал сложенную из камней печь без верха и тем более дымохода. Топилось зимовье по-черному, но я был рад и этому.
С горем пополам я нашел полку, на которой лежал смятый коробок спичек, полпачки сигарет, пакетик соли да две банки с рыбными консервами. Еще я обнаружил связку березовых дров и топор. На этом ценные приобретения, увы, закончились.
Отсыревшие спички никак не хотели зажигаться, они нещадно дымили, наполняя помещение дымом и запахом серы. Но все же мне удалось зажечь сухой клочок сена, огонь с которого перекинулся на сложенные поверх щепки.
Дров было немного, но их вполне хватило, чтобы обогреть нашу берлогу. Дым ел глаза, но это стало для меня лишним поводом, чтобы выбраться наружу. Одежда на мне была сырой, но чтобы она просохла, нужно было найти и собрать больше топлива. Лидочка увязалась за мной.
– Ты куда? – спросил я. – Замерзнешь.
– Ды-ды-ды… Нет. – У нее зуб на зуб от холода не попадал, но это не помешало ей мотнуть головой.
В разное время над тайгой бушевали бури, деревья одолевали холодные дожди, переходящие в гололед, ветви также ломались под тяжестью снега. Еще деревья умирали собственной смертью, роняя на землю стволы и ветки. Словом, валежника в тайге хватало, и с топором я легко раздобыл несколько охапок дров. Они были сырые, но жаркий огонь в печи сожрет их с легкостью, разве что дымком отхаркнется.
– Ты к ней ляжешь? – спросила Лидочка, когда мы вернулись к зимовью.
– К кому это к ней? – не понял я.
– К Инне, – кивком головы показала она на дверь.
– Ты знаешь, как ее зовут?
Насколько я помнил, никто из нас не интересовался именем нашей спутницы. Впрочем, Лидочка была ее соседкой по бараку, и она могла знать ее имя… Я, например, не знал, с кем работал бок о бок в шахтах рудника, потому что не хотел знать. А у Лидочки, возможно, родилось такое желание…
И вообще, как я заметил, женщины и мужчины по-разному ведут себя под прессом наркотического гипноза. Я еще ни разу не слышал, чтобы мужчина полез в петлю, с женщинами это происходило повсеместно что в Черногайске, что здесь.
Еще меня удивляло и то, как Лидочка смогла вывести нас к этому лесному жилищу, где мы согрелись, сейчас просушим одежду и наберемся сил для дальней дороги. Да и как она вывела нас к реке, тоже вопрос… Скорее всего, это была интуиция, производная от звериного чутья.
– Знаю, – кивнула Лидочка.
И осмысленная окраска, с которой звучал ее голос, вдруг испарилась, уступив место бесцветной и бездушной механике.
– Мы с ней работали, – с монотонностью телефонного робота пояснила она.
– А если я к ней лягу, то что? – спросил я, с интересом наблюдая за ней.
Не нравилась мне в ней эта перемена. Казалось, она изображала передо мной бездушную и скудоумную куклу, но в определенные моменты забывалась и словно прозревала. Вот она, казалось, спохватилась и снова превратилась в зомбированное чучело… Скорей всего, так мне всего лишь казалось. Слишком устал я и промерз, чтобы правильно проанализировать эту подернутую мраком ситуацию.
– Ложись, – пожала плечами Лидочка.
И первая влезла в домик. Наша спутница сопела во сне, уютно подобрав под себя ноги. Лидочка легла рядом с ней, спиной оттолкав девушку к самой стене. Даже если бы я вдруг захотел, то не смог бы лечь рядом с Инной. Похоже, Лидочка нарочно создала такую диспозицию.
Я развесил, как мог, для просушки нашу одежду, подкормил чадящий костер и лег, мгновенно оказавшись в объятиях моей боевой подруги. Лидочка жадно и тесно прижалась ко мне, но чувствовалось, что секс как таковой совершенно ее не интересует. Ей нужно было тепло моего тела, а возможно, и души, чтобы согреться изнутри.
Засыпал я плавно и быстро, но меня вдруг напугала глубина предстоящего погружения. Как будто бездна разверзлась перед мысленным взором, бездна, на дне которой булькала кипящая смола. Сначала я вскочил на ноги, и только затем до меня дошло, что случилось. Зимовье не проветривалось, а в дыму был угарный газ, который в конечном итоге мог вызвать печальный исход. Мы будем спать, костер погаснет, и тогда концентрация этого зла повысится в разы. Тогда мы уже никогда не проснемся…
Сначала я открыл дверь, чтобы проветрить наше логово. Затем высунул наружу голову, вслушиваясь в тишину. На фоне бескрайних таежных просторов расстояние, на которое мы удалились от лагеря, казалось мне ничтожно малым. Мы сбили со следа погоню, но где гарантия, что преследователи не осознают свою ошибку, не пойдут по нашим стопам?
Но и уходить отсюда мы не могли. Нам нужно было просушить одежду, отдохнуть, и только тогда с новыми силами можно продолжить путь. А от погони есть неплохое средство – автоматическое оружие, которым я обладал. Жаль, что я не до конца разоружил охранников, при желании можно было разжиться вторым автоматом или хотя бы патронами. Если бы я не побоялся потерять во времени, было бы у меня сейчас два «Бизона» или пара запасных магазинов… А может, и лежал бы я сейчас где-нибудь мертвый, истерзанный собаками… Нет уж, лучше иметь всего один ствол и одну обойму, чем, замешкавшись, стать жертвой погони. Если меня поймают, щадить не станут. И Лидочке достанется, и Инне, хотя что могло быть хуже того ярма, которое они тащили…
Я слушал тишину и всматривался в ночь, нес вахту, охраняя покой девушек. Но под утро глаза мои слиплись, и я все-таки провалился в глубокий сон.
Разбудила меня Инна. Подползла ко мне на коленях, легонько тронула за плечо. Я встрепенулся, стукнувшись головой о низкую перекладину дверного проема.
– Тебе чего? – морщась от боли, недовольно спросил я.
Девушка смотрела на меня возбужденно. Как будто хотела меня съесть. И если бы в фигуральном смысле. Ей не нужен был секс, она просто хотела есть. Очень-очень этого хотела. И с удовольствием бы впилась мне в шею, чтобы испить моей крови. Во всяком случае, я так подумал, всматриваясь в ее голодные глаза.
– Есть хочешь?
Инна жадно кивнула, чем ярко напомнила меня самого в мою рабскую бытность. Но ведь я только потому и вышел из состояния зомби, что смог перетерпеть голод. Интересно, такое же испытание сможет вернуть человеческий облик и этой девушке? Да и Лидочка не меньше нуждалась в лечебном голодании.
– Нет ничего, – мотнул я головой, вспомнив, что две банки консервов я спрятал за печкой.
Мне тоже очень хотелось есть, но я-то мог обходиться без пищи, потому что знал, какая опасность в ней заключена. Сейчас я был подобен идейно закаленному монаху, твердо знающему, что строжайший пост нужен ему для очищения души и сознания.
– Эта сука все съела? – озлобленно спросила Инна.
Она вчера вечером наверняка ужинала. Но, видно, скитания по тайге, усталость и холод вызвали такой зверский аппетит, что к ней стал возвращаться разум. Она уже злится, а это эмоции, первый признак просветления.