— Не будете, не надо…
Прокурор взял ручку, стал что-то писать. Рома тем временем собирался с мыслями.
Пашки больше нет. Его убили. И не Рома это сделал. Он всего лишь ударил его. Пусть в лицо, и сильно. Но никак не остро заточенным прутом в печень и сердце… Остро заточенный прут… Уж не тот ли это?..
— Так, от подписи вы отказались. Теперь я должен разъяснить вам ваши права.
— К черту права! — Рому залихорадило. — Я хорошо знаю свои права.
— Тогда распишитесь вот здесь.
— Я не буду расписываться.
Он должен расписаться на постановлении в том, что ему разъяснили его права. Но он сейчас в сильнейшем волнении. Как бы ему не подсунули на подпись другую бумагу.
— Не будете, не надо… Зря вы ломаете комедию, Лозовой, — с вялым осуждением посмотрел на него Банякин. — Ваша вина полностью доказана. Вы можете отрицать что угодно. Только ничего вам не поможет. Любой суд припаяет вам приличный срок за убийство.
— Я никого не убивал.
— Орудие преступления — металлический прут Он найден в теле убитого. И на этом пруте ваши отпечатки пальцев.
— Чушь!
— Не знаю, не знаю… Это прямая улика. Но есть и косвенные улики. Да еще какие… Есть показания свидетелей, которые утверждают, что вместе с Голиковым Павлом Семеновичем вы ходили осматривать его новый магазин.
— Странно, — горько усмехнулся Рома.
— Что странно?
— Вы осмотрели труп, провели дознание, допросили свидетелей, у вас имеются результаты экспертизы… А вот допросить меня вы удосужились только сейчас, по прошествии почти трех суток с момента убийства… Почему так?
— На это у нас были свои субъективные причины, — уклончиво ответил прокурор.
— Гражданин Нырков — вот ваша субъективная причина! — взорвался Рома. — Вы все под ним, как стая гончих под сапогом старого ловчего… Вы видите, я не прошу у вас адвоката. Если он будет, то только купленный, полностью подконтрольный вам и Ныркову. И телефон я у вас не прошу, чтобы позвонить хотя бы родственникам. Мне нужно срочно связаться с Москвой. Но вы не дадите мне этой возможности. Потому что знаете, что я никого не убивал. И когда из столицы прибудет компетентная комиссия, вас всех тут пустят на колбасу!..
— В мои обязанности не входит выслушивать оскорбления подследственных, — спокойно произнес прокурор.
Угрозы Романа не произвели на него никакого впечатления.
— Завтра мы выедем на место преступления. Для проведения следственного эксперимента. Это всего лишь формальность…
— Ну да, конечно, формальность, — горько усмехнулся Рома. — Не более того… Ведь вам хорошо известно, что убийца был примерно моего роста. И сила его удара соответствует моей.
— Вот видите, вы косвенно подтверждаете свою вину.
— Ничего я не подтверждаю.
— Я же говорю вам, следствие не нуждается в вашем чистосердечном признании. Все факты налицо.
— Отпечатки моих пальцев на стальном пруте…
— На стальном? — ехидно посмотрел на него Банякин. — А откуда вы знаете, что прут именно стальной?
Рома с досадой понял, что сам подцепил себя на крючок.
— В постановлении написано, прут металлический…
— Но ведь он мог быть чугунным или алюминиевым.
— Да? Но я почему-то подумал, что он стальной.
— А хотите, я скажу, откуда вам известна такая подробность? — прокурор смотрел на него, как ястреб с высоты на неосторожного цыпленка.
— Хотелось бы узнать.
— Этим-прутом вы пользовались не впервые.
— Да ну?..
Рома усмехнулся. Только ирония не очень сейчас была уместна. Он понял, что попал в сверхнеприятную историю. Он знал, откуда в деле взялся прут. Это тот самый штырь, которым была убита неизвестная ему женщина. Этот прут ему сунули в руку в пыточном каземате. Оставили на нем его отпечатки пальцев. А потом этим же прутом убили Пашу.
— Экспертизой установлено, что на острие прута кровь не только Голикова. Этим прутом убили или ранили другого человека. И напрашивается вопрос — кто это сделал?
— Думаете, я?.. Ошибаетесь!
— Утверждать не буду… Но дело в том, что подана в розыск некая Комарова Людмила Панкратовна. Ее группа крови соответствует той, которую обнаружили на острие прута.
— Ловко закручено. — Рома чувствовал себя загнанным зверем.
Но старался не поддаваться пораженческому настроению.
— На оперативном уровне есть информация, что вы изнасиловали одну женщину…
Рома готов был ко всему. Поэтому не удивился этой небылице.
— Есть доказательства?
— Я же говорю, оперативный уровень…
— Извините меня. Но я вам не мальчик из детского сада. Я не желаю выслушивать в отношении себя всякую гадость из области домыслов.
— Все правильно, это гадость. Изнасиловать женщину — это самая настоящая гадость… Итак, есть основания подозревать вас в еще одном убийстве.
— Можете не продолжать. Я изнасиловал некую Комарову Людмилу Панкратовну, а затем ее убил…
— Значит, вы сознаетесь…
— Да нет, ошибаетесь, любезный Федор Авдеевич. Это я читаю ваши мысли.
— Вы ясновидец?
— Может быть…
— Я, между прочим, тоже…
Банякин достал из ящика стола диктофон.
— Наша беседа записывалась на пленку? — спросил Рома.
— Нет, мне это ни к чему… Но на этот диктофон записывался другой ваш разговор.
— Интересно.
— Мне тоже… Здесь запись вашего разговора с убитым Голиковым. Не знаю почему, но он записал свой последний в жизни разговор. Как будто чувствовал, что вы его убьете… Кассету нашли в его диктофоне.
— Я его не убивал.
Банякин не стал спорить. Он просто включил диктофон. И в уши влился голос Паши. И его собственный голос. Рома разговаривал с ним в помещении под магазин.
«Легко же ты покупаешься… А я думал, ты друг. А ты, оказывается, полное дерьмо…»
«Сам ты дерьмо! Кто ты такой!.. Что я с тебя иметь буду?..»
«А с него, значит, ты что-то будешь иметь!»
«Буду. Он меня в люди выведет… А что ты мне дашь?»
«Вот это!»
Звук удара. Шум падающего тела.
«Козел!» — голос Пашки.
«Да пошел ты, ублюдок!» — голос Ромы.
И снова Пашка.
«Не надо! Убери штырь! Не убивай!..»
Звуки ударов. Хрипы. Получалось, это Рома всаживал в Пашку прут. Это под его ударами тот корчился в предсмертных муках.