Радик понимал, что ему здесь никто не обрадуется. И был готов к самому паршивому сценарию, по которому могла пройти встреча новичка. В КПЗ и камере на «сборке» он много слышал о прописках, унижающих человеческое достоинство, о других забавах, которые устраивают бывалые зэки себе на потеху. Еще он слышал, как надо себя вести, когда входишь в камеру. Главное, не лебезить и не заискивать. Но и наглеть тоже не стоит. Нужно быть таким, какой ты есть.
Для начала Радик вытер ноги о мокрую тряпку перед входом, затем поздоровался, обращаясь ко всем, кто был в камере. Полагалось еще статью назвать, по которой он обвинялся, но Радик посчитал это лишним.
Сидевшие за столом уголовники нехотя посмотрели на него. Спокойно-пренебрежительные ухмылки, холодные глаза. И все молчат – как будто никому до него нет дела.
– Куда мне определиться? – спросил он.
В ответ – тишина. Радик понял, что торопить события не стоит. Не так и трудно постоять на ногах три-четыре минуты. Выждет момент, а затем повторит свой вопрос.
Он продолжал изучение камеры, вернее, контингента, который в нем находился. Уголовники за столом явно выделялись из общей толпы – полное пренебрежение ко всем, кто не с ними, властные манеры уверенных в себе людей. Судя по татуировкам, блатные. Ну, куда без них... Все остальные, по их же понятиям, серая масса. Ею же и были забиты первые три ряда коек, что стояли поближе к дверям. В дальних углах возле окна народу было поменьше, там на каждую койку – по одному пассажиру.
При более внимательном изучении оказалось, что уголовники за столом были не единственными представителями тюремной элиты. Возможно, они главенствовали в камере, но и помимо них здесь была группа лиц, державшаяся особняком от всех. Группа лиц кавказской национальности.
Кавказцев, как таковых, Радик делил на две большие и многослойные категории. Первая, закавказская – грузины, армяне, азербайджанцы. Вторая, северо-кавказская – черкесы, кабардинцы, осетины, дагестанцы... И, конечно же, чеченцы.
Без них, родимых, не обошлось и здесь. Опытный глаз вычислил двух чеченцев и еще двух дагестанцев... В маленьком Дагестане очень много национальностей, основные из которых – аварцы, даргинцы, кумыки, лезгины, лакцы... Радик еще не научился различать их между собой, но чутье подсказывало, что в одной компании с чеченцами были представители прикаспийской республики.
Удивительное дело – на воле чеченцы и дагестанцы скорее ненавидят друг друга, чем дружат. А в армии чаще всего стараются быть вместе. И в тюрьме, видимо, то же самое... Два чеченца, два дагестанца и еще несколько закавказцев... Может, и не очень дружная компания, но, судя по всему, в камере она имела особый вес, мало уступающий авторитету матерых уголовников славянской национальности. Об этом говорило хотя бы то, что кавказцы занимали целый угол и у каждого была своя шконка...
Чеченцы лишь однажды взглянули на Радика и, казалось бы, утратили к нему интерес. Но ему показалось, что этими единожды брошенными взглядами они «сфотографировали» его. А невнимание было лишь фикцией, за которой скрывался горячий интерес... Возможно, это ему лишь показалось. Но в любом случае ухи нужно было держать на макухе.... Известно же, что чеченцы – народ мстительный.
– Мне долго так стоять? – обращаясь к браткам-славянам, спросил Радик.
– Ты чего такой нетерпеливый? – ощерила гнилые зубы противная ширококрылая морда. – Не видишь, чай люди пьют...
Радик пожал плечами. Ладно, он подождет, пока блатота чаек погоняет...
Ждал и дождался.
– Первоход? – снизошел до него гнилозубый.
– Да, в первый раз...
– Местов у нас нет, вот какая незадача. Под шконарем спать придется...
– Под шконарем «петухи» спят, – покачал головой Радик.
– А ты не такой?
– Нет.
– Ну, это хорошо... По какой статье зачалился?
– Сто вторая.
– И кого ж ты, паря, замокрил?
– Да так, по пьянке...
Радик не стал вдаваться в подробности. Если здешние чеченцы не знали, кто к ним пожаловал, то пусть и дальше остаются в неведении... Но что-то подсказывало ему – чеченцы уже в курсе. И тюремное начальство тоже. Не зря же его на «сборке» целых три дня держали, видимо, камеру для него готовили. Камеру, где он должен был протянуть ноги...
– Баклан, значит... Ну, давай, баклан, пролетай на шконарь.
Радику показали на койку, которую без него занимали двое. Исхудавший толстяк с тоскливыми глазами и горбоносый еврейчик с наглыми глазами и пухлыми губами. Толстяк промолчал, а еврей сразу же объявил, что единственный лежак в их «плацкарте» уже продан – разумеется, ему самому, остались только сидячие места.
– А в глаз? – спокойно, даже с улыбкой спросил Радик.
Что не помешало наглецу ощутить шаткость своего положения.
– А что, ты так сильно устал, что тебе обязательно нужно прилечь? – протараторил он.
– Устал.
– Ну, ладно. Давай так, ты два часа, мы с Колей четыре часа, – еврей кивнул на потухшего толстяка. – Ты два часа, мы четыре...
– Давай.
Еврей пролежал на своем месте все четыре часа – и за себя, и за толстого Колю. Радик ничего не сказал. Если человек даже не пытается постоять за себя, пусть страдает. Не такой уж страшный у толстяка сосед, чтобы его бояться. Но он боится. Что ж, пусть терпит дальше... Умные люди уже объяснили ему законы тюрьмы, и один из них красной строкой врезался в сознание – «каждый за себя»...
Радик лег на койку, растянулся во весь рост... Эх, не протянуть бы ноги в самом плохом смысле этого выражения... Толстяка на койке уже не было – он вовсю шуршал в камере: мыл пол и драил сортир... В тюрьме, как в джунглях, – естественный отбор, и там сильный жрет слабого, и здесь. И ничего не изменишь. Даже пытаться не стоит...
Вечером он понял еще одну причину, по которой толстяка не держали здесь за человека. Надо было видеть, с какой жадностью он набросился на свою пайку. Непонятное клейкое варево, называемое кашей, кусок темного хлеба, пустой, еле сладкий чай – все это он сожрал за какую-то пару минут. Словно боялся, что у него отберут законную добычу...
Радик заметил, что большинство зэков демонстративно брезгует тюремной жратвой. Здесь предпочитали продукты домашнего происхождения. Но Радик не получал передач с воли, поэтому у него не было возможности шиковать. Особо голодным он себя не чувствовал, но инстинкт самосохранения требовал от него принять пищу. И тюремная каша не показалась ему чем-то уж очень ужасным. Уж куда вкусней, чем гусеницы и кузнечики, которыми ему не раз приходилось питаться...
Ночью в камере выключили свет, осталось только дежурное освещение. Толстого Колю снова подпрягли на хозработы. Еврей завалился спать – на свои совсем не законные четыре часа. Радик и не пытался забрать у него и прибавить себе час для сна. Он хоть и не заступился за обиженного толстяка, но и пользоваться его слабостью не хотел...