– Луис! – позвала Речел и голос ее был полон тревоги. – Луис, ты можешь подойти?
Ее голос звучал тревожно, испуганно. А крик до этого был задыхающимся, полным отчаяния. Кричал Гадж.
Луис открыл глаза и уставился в зеленовато-желтые глаза Черча. Они были менее чем в четырех дюймах от его глаз. Кот сидел у него на груди, почти свернувшись колечком, как некая тварь из старинных историй о котах, пьющих дыхание своих жертв. Запах плыл по воздуху медленными, противными волнами.
Луис закричал от отвращения и удивления. Он выбросил руки вперед в инстинктивном жесте. Черч слетел с его груди, приземлился на бок и пошел прочь покачивающейся походкой.
«Боже! Боже! Он сидел у меня на груди! О, Боже, он и правда сидел у меня на груди!»
Отвращение Луиса оказалось так велико, словно, проснувшись, он обнаружил паука у себя во рту. На мгновение ему показалось, что сейчас его вырвет.
– Луис!
Отбросив в сторону одеяло, он помчался наверх. Слабый свет горел в спальне. Речел в ночной рубашке стояла у дверей:
– Луис, его вырвало снова., прямо вывернуло., я испугалась…
– Я здесь, – сказал он, подумав: «Как он вошел? Как он вошел? Может, через подвал? Может, он разбил окно в подвале? Точно, должно быть, в подвале разбито окно. Завтра приеду домой с работы и проверю. Нет, черт побери, проверю до того, как поеду на работу..»
Гадж перестал кричать и стал издавать безобразные звуки горлом, словно задыхался.
– Луис! – закричала Речел.
Луис действовал быстро. Гадж в одну сторону, а рвота полилась в бывшую миску Черча, подставленную с другой стороны. Малыша рвало, да, но недостаточно сильно. Большая часть заразы еще оставалась внутри. Гадж стал краснеть от удушья.
Только подхватив мальчика под руки, Луис почувствовал, что у ребенка жар. Луис положил его на руку, словно собирался покачать, потом откинулся всем телом назад, резко дернув Гаджа. Шея Гаджа дернулась. Малыш словно гавкнул, а не просто рыгнул. Рвота с твердыми сгустками полилась у него изо рта на пол и на одежду Луиса. Гадж снова закричал еще громче, и звук его голоса показался Луису музыкой. Так кричат от избытка кислорода.
Колени Речел подогнулись, и она рухнула в кровать, закрыв руками лицо. Ее сильно трясло.
– Он едва не умер, ведь так, Луис? Он едва не задохнулся, боже мой…
Умыв и переодев ребенка, Луис стал ходить по комнате с Гаджем на руках, убаюкивая его. Крики Гаджа превратились в бормотание. Он уснул.
– Пятьдесят один процент за то, что он прочистил бы горло сам, Речел. Я только немного помог ему.
– Но он едва не умер, – сказала она, посмотрев на Луиса глазами, в которых читалось удивление и отчаяние. – Луис, он едва не умер!
Неожиданно Луис вспомнил, как Речел кричала на кухне:
«…он не должен умереть. Никто тут не должен умереть».
– Дорогая, – сказал Луис. – Мы рядом. Всегда.
* * *
Молоко – вот что почти всегда успокаивает желудок после рвоты. Речел рассказала, что Гадж проснулся с «голодным криком» где-то через час после того, как Луис ушел спать. Речел всучила мальчику бутылочку. Пока малыш пил молоко, Речел успела снова задремать, но малыш отбросил бутылочку, разбудив ее. Еще через час появились первые признаки удушья…
Больше никакого молока – так решил Луис, и Речел смиренно согласилась. Никакого молока.
Во второй раз Луис спустился вниз в четверть второго И потратил минут пятнадцать, охотясь за котом. Во время своих поисков он обнаружил, что дверь в подвал приоткрыта и закрыл ее. Он вспомнил, как его мать говорила ему, что совсем умные коты могут передними лапами открывать дверные замки, как раз такие как на двери, ведущей в подвал. Кот залезает по косяку двери, тянет лапой за ручку, пока она не повернется, и дверь открывается. «Умный даже для таких трюков», – подумал Луис, но он не собирался каждый день устраивать облаву на кота. Он просто запер дверь в подвал на замок. Черча Луис обнаружил дремлющим под раковиной и без всяких церемоний вышвырнул на улицу. Вернувшись на диванчик, он снова прошел мимо двери, ведущей в подвал.
Теперь она была надежно заперта на замок.
Утром у Гаджа была почти нормальная температура. Щечки у малыша втянулись, но выглядел он хорошо и был в приподнятом настроении. Все, что случилось за неделю, прозвучало в бессвязном бормотании Гаджа, который переиначил большую часть слов. Он пытался повторить почти все, что говорили при нем. А Элли добивалась от него, чтобы он сказал:
«Дерьмо».
– Скажи «дерьмо», Гадж, – просила Элли, склонившись над овсянкой. – Дерьмо.
– Гадж, – согласно выдал малыш свой вариант. Луис позволил Гаджу поесть немного овсянки с сахаром. И, как обычно, Гадж, казалось, скорее игрался с овсянкой, чем ел ее.
Элли разразилась хихиканьем.
– Скажи: «пердун», Гадж, – продолжала она.
– Перд – Гадж, – сказал малыш, размазывая овсянку по личику. – Перд – Гадж.
Элли и Луиса это забавляло. Не смеяться было просто невозможно.
Но Речел это ничуть не забавляло.
– Что за вульгарные словечки? – спросила она, протягивая Луису вареные яйца.
– Перд-дерьм-перд-дерьм, – бодро запел Гадж, и Элли закрыла лицо руками, чтобы спрятать смешки. Рот Речел скривился, и Луис подумал, что вот так, злясь, она выглядит лучше на все сто. Все дело в облегчении, которое она теперь испытывала. Гаджу лучше, и она дома.
– Не говори гадости, Гадж, – приказала Речел.
– Хва-тит, – заявил Гадж и, переменив занятие, сосредоточил свое внимание на овсянке.
– Ах, «гадости»! – воскликнула Элли и выскочила из-за стола.
Тогда Луис немного рассердился. Но он ничего не мог поделать, лишь рассмеялся, закашлялся, а прочистив горло, продолжал смеяться снова. Речел и Гадж посмотрели на него так, словно он неожиданно сошел с ума.
«Нет, – мысленно сказал им Луис. – Я был сумасшедшим, но, думаю, именно сейчас снова стал нормальным. Я на самом деле так думаю».
Он мог объяснить, почему он чувствует, что прав…
А со временем так и оказалось.
Гадж болел неделю, а потом болезнь отступила. Еще через неделю малыш заболел бронхитом. Элли тоже стала покашливать, а за ней и Речел. Перед Рождеством они кашляли как старые охотничьи собаки. Луис никак не мог поставить их на ноги, и Речел ставила это ему в вину.