— А для меня ты споешь?
— Да, — тихо ответила она и смущенно опустила ресницы, словно желая спрятать свою готовность ради него пойти на все.
— Тогда позволь мне записать твой голос. Просто представь, что магнитофона нет вообще. Обещаю тебе, он не будет мешать. Пойми, это очень важно для меня.
Дальнейшие уговоры уже были не нужны.
— Ну, если что, ты ведь можешь в любую минуту все стереть, — покорно пожала плечами Дженни.
Он засмеялся, развернулся на стуле обратно и нажал на кнопку. Потом вновь обратил к ней посветлевшее от смеха лицо.
— Я почти уверен, что никогда не сотру эту запись. Что там Тони говорил сегодня о “Походной песне”? Может, с нее и начнем?
—Давай. — Дженни склонилась над гитарой и заученным движением взяла первый аккорд. И тут почувствовала, что вишенки, качающиеся на золотой цепочке, не дают сосредоточиться. Она отложила гитару и сняла |колье. — Мешает, — объяснила она, увидев удивленное лицо Роберта.
Роберт быстро скользнул взглядом по ее одежде сверху вниз, на секунду задержав взгляд на ее груди.
— Может, снимешь пояс? Если одежда стесняет, то тоже трудно петь.
— Нет, нормально, — поспешно ответила она и взяла гитару. От его мимолетного оценивающего взгляда на секунду перехватило дыхание, а потом бешено и гулко заколотилось сердце, словно внутри кто-то начал стучать на барабане.
Роберт ободряюще кивнул. Радость и желание угодить ему подхлестнули ее. Быстрый темп “Походной песни” волновал душу и создавал ощущение приподнятости. Музыка удивительно совпадала с настроением Дженни, а восторженное внимание, с которым Роберт слушал ее, привело к тому, что она исполнила песню просто мастерски. Закончив петь, вопросительно посмотрела на него.
— Так, — неопределенно протянул он, но глаза взволнованно блестели. — Еще одну?
Дженни только этого и ждала. Она уже забыла про бесшумно работающий магнитофон и пела для Роберта. Только для него одного.
— Эту вещь я назвала “Песня-пожелание”.
Неторопливо зазвучала гитара, и полилась, сентиментальная, трогающая душу мелодия. Затем последовала песня под названием “Время не пришло”, наполненная звенящими нотами протеста. Дженни исполнила еще песни, ни одна из них не была похожа на другую.
Ее буквально пьянило присутствие Роберта, его молчание, его внимательный взгляд. Ей казалось, что они очутились вдвоем в маленькой сказочной стране, где правит бал музыка, готовая соединить любящие сердца.
И словно оборвался прекрасный сон, когда он заговорил:
— Хватит пока. Я думаю, надо выпить.
Он повернулся и выключил магнитофон. Дженни отложила гитару.
— Что тебе налить?
— А что есть? — пожав плечами, спросила она.
Он направился к кровати и открыл маленький, сделанный под шкаф холодильник.
— Джин с тоником, виски с содовой, апельсиновый и томатный сок, если не хочешь спиртного. Ну, выбирай.
— Джин с тоником, пожалуйста, — ответила она. Конечно, такой напиток был крепковат для нее, но она не хотела обнаружить перед ним свою неопытность.
Он вручил ей высокий стакан с напитком и по-дружески заговорил:
— У тебя хорошие песни, Дженни. Есть некоторые шероховатости, как ты сама сказала, но они подкупают своей оригинальностью.
Радостная улыбка озарила лицо девушки.
Он долго и внимательно смотрел на нее, так долго, что от этого взгляда ее бросило в жар. Потом, усмехнувшись, сказал:
— Приятно смотреть на твою улыбку. Поверь она достаточно хороша, чтобы любой мужчина захотел попробовать вкус твоих губ.
Прежде чем Дженни смогла собраться с мыслями, он отошел и опять сел к магнитофону. Дженни залпом выпила половину стакана, хотя пить совсем не хотелось.
— Значит, между тобой и Тони ничего нет? — небрежно заметил он.
— Что ты имеешь в виду под “ничего”? Мы очень хорошие друзья, — постаралась ответить она как можно спокойнее.
— Что-то на него это не похоже, — сказал Роберт, рассеянно разглядывая свой стакан.
— Видишь ли, Тони часто производит впечатление бабника, но на самом деле он вовсе не такой. Он просто пользуется тем, что само идет ему в руки, а при такой внешности недостатка в предложениях, естественно, нет, — насмешливо сказала она.
— И ты не возражаешь против этого? Я имею в виду, когда все это происходит в твоем доме? — спросил он.
— Он не приводит их домой. У него правило: женщины — одно, а жизнь — совсем другое.
— И ты — часть именно этой жизни.
Она пожала плечами.
— Так получилось — дом-то мой. Но я почти не захожу в мастерскую, которую он оборудовал в кладовке. Очень редко, и только по приглашению.
— А как же твои знакомые мужчины? Они не возражают против жильца?
У Дженни чуть не сорвалось с языка, что никаких мужчин и в помине нет, но она вовремя спохватилась. Девушка медленно отпила из стакана, чтобы собраться с мыслями. Не хотелось, чтобы Роберт подумал, будто мужчины вообще ею не интересуются. А на самом деле, когда отец болел, у нее совершенно не было времени на личную жизнь. Потом, убитая горем, она и думать не могла о знакомствах, ну, а потом появился Тони и составил ей отличную компанию. И только сейчас она осознала, что ей необходимо нечто большее.
— Да нет, никто не возражает, — уклончиво ответила она. — Мы же ничем не связаны. Иногда я его целыми днями не вижу. Он может отправиться куда-нибудь на своем фургоне рисовать или просто запрется в мастерской и работает.
Роберт покачал головой.
— Чудеса, да и только, — недоверчиво улыбнулся он. — Шесть месяцев жить рядом с девушкой — и не поддаться искушению. Похоже, Тони более стойкий оловянный солдатик, чем я о нем думал.
При этом его глаза говорили о том, что сам он в подобной ситуации не устоял бы перед соблазном. Взгляд был столь откровенным, что Дженни невольно съежилась. Его внимание льстило, но в то же время казалось оскорбительным. Хотелось настоящего чувства, а не быть очередным объектом его страсти.
— Сладкое быстро приедается. Наверно, когда живешь в такой непосредственной близости, с булочки облезает сахарная глазурь. Хотя меня вряд ли можно сравнить со сладкой булочкой, — ядовито произнесла она.
— Сладкого много не съешь. По мне, так вкуснее песочного коржика ничего нет, — последовал невозмутимый ответ.
Она вскинула брови и с некоторой долей сомнения в голосе спросила:
— Я должна понимать это как комплимент?
Роберт со смехом откинулся на стуле. На этот раз он смеялся от души, и, когда заговорил, в голосе не было ни капли цинизма. Наоборот, сердечность интонации согревала душу.