Совещание вел Фрэд ван Олсбург, явившийся на десять минут позже остальных. Я почему-то сразу вспомнил Кайлу Коулз и ее обычную пунктуальность. Кайла считала, что люди, которые всегда опаздывают, не уважают других — или, во всяком случае, не ценят их время.
У Фрэда ван Олсбурга было старое прозвище — Кирпич. Он получил его в конце восьмидесятых, когда перекрыл героиновый коридор между США и Центральной Америкой. С тех пор он рьяно карабкался по карьерной лестнице и, насколько я слышал, не совершил ничего выдающегося. Общаясь с ним, я уважал его не больше, чем этого требовали моя работа и его высокое положение в администрации.
Разумеется, он знал об этом, поэтому неожиданное начало его выступления застало меня врасплох.
— Прежде чем мы приступим к делу, хочу сказать одну вещь, — заявил он. — Думаю, все уже слышали, что у нас проблемы с лос-анджелесской полицией. Мэддокс Филдинг предпочитает вести расследование в одиночку и вообще ведет себя как заноза в заднице. Я верно излагаю, Алекс?
По комнате прокатился смешок. Я ответил:
— Без комментариев, — и смех усилился.
Ван Олсбург повысил голос, перекрывая шум:
— Так вот, я настаиваю, чтобы с нашей стороны не возникало никаких препятствий к совместной работе с копами. Проще говоря, мы должны честно и открыто делиться с ними всей информацией, какая у нас есть. Если я узнаю, что кто-то поступил иначе, в следующий раз посажу на отпечатки пальцев. Пусть Филдинг делает то, что ему нравится. Но я не допущу, чтобы из-за этого кто-то усомнился в нашей добросовестности и профессионализме. Ясно?
Меня приятно удивило, как ван Олсбург повел себя в данной ситуации. Похоже, он имел понятие о корпоративной чести, ради которой был готов защищать даже меня.
Потом мы перешли к последнему письму Мэри Смит. С помощью проектора ван Олсбург вывел его для общего обозрения на большой экран.
Когда я прочитал сообщение, меня поразило не только то, что написал преступник, но и то, что он хотел сказать. Это мелькало и в более ранних письмах, но теперь тема звучала отчетливо, как барабанная дробь.
«Попробуйте меня поймать, — как бы говорила нам Мэри Смит. — Я здесь. Придите и возьмите. Чего вы ждете?»
Письмо было отправлено покойному Арнольду Гринеру. На тот свет.
Кому: [email protected]
От кого: Мэри Смит
Кому: Следующей жертве
На самом деле мы уже встречались.
Помнишь? Я-то помню.
Совсем недавно я брала у тебя автограф, а ты, как обычно, изображала взбалмошную девчонку. Как говорится, своя в доску. Не стану уточнять, где это было, — ты все равно не вспомнишь. Я лепетала что-то про то, как обожаю твои фильмы, а ты улыбалась с таким видом, словно не слышала ни слова. Еще бы, ведь для людей вроде тебя я невидимка.
Тебе и раньше случалось смотреть сквозь меня. Например, вчера у детского сада или сегодня в спортивном зале. Иного я не ожидала.
В конце концов, мы с тобой полные противоположности. Может, в этом и заключается разгадка?
Тебя знают все, меня — никто. Я не красавица, не кинозвезда, не знаменитость. У меня нет безупречной кожи и ослепительной улыбки. Все считают, что как мать ты лучше Патрис Беннет, как актриса — Антонии Шифман, а как жена — Марти Лавенстайн-Белл. И уж конечно, ты известнее выскочки Сьюзи Картулис.
Про таких, как ты, говорят: «У нее все есть». Могу поспорить, ты и сама думаешь так же, хотя иногда забываешь об этом.
Зато у меня есть перед тобой одно преимущество. Мне кое-что известно. Через два дня ты будешь мертва. С пулей в голове и окровавленным лицом, изуродованным так, что его не узнают даже твои очаровательные дети, не говоря уже про толпу фанатов, которые ломятся на твои фильмы.
Но тогда я тебе этого, конечно, не сказала.
Я лишь улыбалась и чуть ли не приседала в реверансе, благодаря тебя за то, что ты такая, какая есть. А потом я ушла, сознавая, что в следующий раз все будет по-другому.
В следующий раз я уже не буду невидимкой.
Обещаю.
А я всегда держу слово — спроси хоть у Арнольда Гринера.
— Что вы об этом думаете? — Ван Олсбург обратился ко всему залу и посмотрел прямо на меня. — Вам уже приходилось заниматься подобными делами. Что происходит? Чего она хочет?
Я вышел вперед и сказал:
— Она хочет, чтобы ее поймали. Полагаю, преступник чувствует себя в глубокой изоляции. Его реакция парадоксальна, потому что он — или она, или оно, как угодно, — избавляется от тех людей, к которым его больше всего влечет. Убийца уничтожает то, что не может получить. И ему становится только хуже. Какая-то часть Мэри это понимает и пытается остановиться, но самой ей это не под силу.
— А последнее письмо? — напомнил Фрэд.
— Еще одно свидетельство внутреннего конфликта. Сознательно преступник думает, что дразнит власти, а подсознательно — подсказывает нам, как его поймать. Если в его сообщении имеется какой-нибудь смысл, то лишь такой.
— Может, все наоборот? — предположил Дэвид Фуджихиро. — Убийца кормит нас баснями, надеясь вывести на ложный след.
— Вы правы, это вполне вероятно, — согласился я. — Поэтому мы не должны ориентироваться на одно письмо. Лучшая тактика — считать послание правдивым, а остальные версии рассматривать как альтернативные. Но Дэвид справедливо указал на иной логичный вариант. При условии, что преступник вообще подчиняется какой-либо логике.
Пока я говорил, несколько агентов, в том числе мой приятель Пейдж, записывали что-то в блокноты. Я понимал, что пользуюсь здесь авторитетом, но это не приводило меня в восторг.
— Что предпримет полиция после последнего письма? — спросил сидевший сзади агент, которого я раньше не видел.
Я взглянул на ван Олсбурга, и тот ответил:
— Насколько я знаю, в полиции уже создали специальную группу, которая активно прорабатывает данный вопрос. Она пытается составить базу данных по вероятным жертвам. Впрочем, если взять всех известных актрис Голливуда — и даже оставить только тех, у кого есть семьи, — список получится очень длинным. К тому же копам не хочется сеять панику. Что они могут сделать для этих женщин? Только предупредить их об опасности и усилить патрули. Ну, и арестовать Мэри Смит. Черт возьми, когда-нибудь ее все-таки должны поймать. И знаете, что я вам скажу? Лучше, если это сделаем мы, а не полиция.
Многое в «Диснейленде», с точки зрения многодетной матери, звучало просто издевательски. «Лучшее место на земле», — заявляла рекламная брошюрка. Может, и лучшее; вот только народу тут столько, что ничего не стоит потерять ребенка.