— Я просто увидел свет в твоем окне.
— Прямо из клуба?
Он ухмыльнулся.
— Нет, оттуда твое окно не видно.
Флора посмотрела на постель, потом на возлюбленного, вздохнула и промолвила:
— Ну, раз уж ты заглянул на огонек, так хотя бы дверную задвижку закрой.
Он направился выполнять приказ, по дороге с раздражением пьяно ворочая в голове не характерную для него по сложности мысль: «И как эта женщина умудряется, порой на одном дыхании, приманивать меня и тут же отпугивать, словно я раз за разом хватаю чашу с желанным горячим пуншем и вынужден раз за разом мгновенно разжимать пальцы, потому что излишне печет…»
Надежно закрыв дверь, Адам повернулся. Флора раскинулась на постели в позе опытной куртизанки. И сразу в нем поднялась волна злобы: какую школу надо пройти, чтобы вот так бесстыже раскиды-ваться?
Не дойдя до постели, он свернул к креслу и сел напротив кровати. Эрекция пропала. Адам уже упрекал себя за то, что нелегкая принесла его к этому дому и свет в окне подвиг на безумство. Но план дальнейших действий был ясен.
Последний хмель вышел из головы. Трезвыми глазами он смотрел на голую женщину, лежащую перед ним. Красива, игрива — и молча манит его взглядом, словно нимфа с картины Буше. Какое нежное розовое тело!.. Но на этом сходство с нимфой Буше заканчивается. У Флоры вид менее ангельский, более искушенный. Не кокетливая девственность, а прихотливая в страсти эгоистичная женственность…
— А знаешь, зачем я приехала в Саратогу? — сказала Флора, наблюдая за своим насупленным избранником, который лениво растянулся в кресле, стоящем ближе к изножью кровати. — Я приехала соблазнить тебя. Неужели мне действительно надо заманивать тебя в свою постель?
— Не надо.
— У тебя вид, словно тебе сейчас придется в прорубь сигануть, а не хочется.
— И все-то ты про мужчин знаешь.
— Никак ревнуешь? Можешь признаться, потому что я говорю без стеснения, что ревную тебя, и даже очень.
Адам вскинул глаза на нее и снова потупил взгляд.
— Ну, ревную! — выпалил он. — И от этого факта мне не уйти, не удрать, даже если галопом мчаться тысячу дней и ночей. Я хочу держать тебя в своих объятиях. Я хочу, чтобы никто не целовал тебя, кроме меня. Я томлюсь по наслаждению, которое я испытываю, когда обладаю тобой.
— Не ты один получаешь наслаждение, — мягко перебила его Флора. — И во мне живет точно такое же собственническое желание, как и в тебе. Не смотри на меня такими странными глазами. Тебе первому я говорю подобные слова.
— Если я гляжу странно, то прошу прощения, — сказал Адам. — Но я чувствую себя таким опутанным, таким… не своим. Как будто нарушена дистанция.
Он растерянно поводил глазами, избегая ее взгляда.
— Та самая дистанция, на которой ты держал всех прежних? — вкрадчиво спросила Флора, с лету понимая его косноязычные признания.
— Ты везде, — продолжал молодой человек усталым голосом. — В моих снах, на стекле витрин… В зеркале я вижу вместо себя — тебя. И я не уверен, что хочу… этого.
— Ты не уверен, что хочешь быть влюблен?
— Скажем так: я не уверен, что готов внести кардинальные изменения в свою жизнь.
Наконец он посмотрел ей прямо в лицо. В свете лампы поблескивал бриллиант заколки на его галстуке, переливались бриллиантики запонок и искрился сапфир на его перстне.
Только глаза Адама были тусклы в этот момент.
— А я ни в чем не раскаиваюсь и ничего не боюсь! — тихонько воскликнула Флора, легко подхватилась и спустила ноги с кровати. — Любовь не пугает меня.
Она встала и направилась к нему.
Пока девушка делала эти три-четыре шажка, Адам смотрел на нее с тревожным напряжением храброго человека, который видит, как что-то ползет к нему по траве, но не может понять, что это: ядовитая змея или просто уж.
— Боишься быть стреноженным? — насмешливо спросила Флора, опускаясь на колени перед ним. — О да, мой большой мальчик боится, что любовь вышибет его из привычной колеи.
— Сам не знаю, чего хочу, — произнес он. Ее близость возбудила его, он ощутил это по учащенности своего дыхания. И клял себя за эту машинальную реакцию.
А Флора тем временем положила руки на колени возлюбленного и раздвинула их.
— Что ж, во всем этом есть хотя бы одна прочная вещь, — мягко сказала она, ощущая боками тепло его бедер и сознавая, что он мог уже сто раз оттолкнуть ее, но не оттолкнул. — Эта действительно прочная вещь — наша с тобой дружба, — пояснила девушка, кладя руку чуть ниже его пояса. — Думаю, мы оба согласны в этом, — прошептала она и, кокетливо улыбаясь, высвободила из петли верхнюю пуговицу его панталон. Флора неспешно расстегнула и остальные пуговицы — все с тем же трепетным хладнокровием опытной в любви восточной гурии.
Адам тем временем крепко стискивал подлокотники кресла, дабы держать в узде свои разноречивые и бешеные импульсы.
От ее волос поднимался густой пьянящий аромат духов, прекрасные груди колыхались совсем рядом с его лицом. Оторви руки от подлокотников — и эти груди твои.
В голове Адама, полуосознанные, клубились быстрые мысли. Неужели это и есть любовь? Неужели эта загадочная амальгама странных чувств и есть любовь? И стоит ли лишаться свободы ради… ради того, без чего свобода теперь ничего не стоит?
Флора управилась с пуговицами, вытащила наружу сорочку и принялась стаскивать с Адама панталоны. Было приятно ощущать в паху и на бедрах ее теплые и ласковые прикосновения. Все философские спекуляции в голове молодого человека вдруг разом прекратились, как только его напряженный член очутился на свободе.
Что-то тяжелое выпало из кармана панталон и шлепнулось на пол. Флора тихо вскрикнула и шепотом спросила:
— У тебя пистолет?
Адам скосился на «дерринджер».
— Для слуг. На всякий случай, — тоном фальшивого равнодушия сказал он.
— Правду! — твердо приказала Флора.
— Колдуэлл дал в клубе.
— Зачем? — строго осведомилась Флора.
Адам нетерпеливо передернул плечами.
— У Колдуэлла приступ осторожности.
— С чего бы ему стать осторожным?
— А шут его знает, дорогая, — улыбнулся Адам и нежно мазнул пальцем по серьезной морщинке между ее вопросительно сведенными бровями. — Какие у тебя восхитительные жемчужные серьги! Мне нравится, когда на тебе ничего нет, кроме этих милых штучек.
Он наклонился к ней и, изогнувшись, нашел ее губы. Поцелуй был неторопливый, прочувствован-ный и такой упоительный, что Флора позабыла о лежащем на ковре оружии и о насилии — одном из неизбывных элементов жизни ее избранника. Впрочем, и Адам к тому моменту, когда он оторвался от ее губ, уже не вспоминал глупого Фрэнка Сторхэма, идиотски вторгшегося в клуб.