Она была из известной морской семьи, и её отец, дядя и все братья плавали капитанами на морских и речных судах. Иногда во время Карской — так называют в Заполярье месяцы август и сентябрь, когда наши ледоколы проводят через Карское море советские и иностранные пароходы, — эти братья и дядя появлялись в доме, такие же высокие и крепкие, как Анна Степановна, с большими усатыми лицами, с большими носами.

К истории капитана Татаринова Анна. Степановна подошла с неожиданной стороны.

— Несчастные женщины! — сказала она, хотя о женщинах не было сказано ни слова. — И год ждут, и два… Он, может быть, и умер давно, и следа не осталось, а они всё ждут, всё надеются: может, вернётся! А эти ночи бессонные! А дети! Что детям сказать? А эти чувства безнадёжные, от которых лучше бы самой умереть! Нет, вы мне не говорите, — с силой сказала Анна Степановна, — я это видела своими глазами! И если вернётся такой человек — конечно, герой, что и говорить. Ну и она — героиня!

Глава девятая «МЫ, КАЖЕТСЯ. ВСТРЕЧАЛИСЬ…»

Володя заехал за мной в семь утра; я сквозь сон услышал, как он внизу ругает Буську и Тогу, двух своих передовых. Накануне мы с ним условились поехать в зверовой совхоз, и он вдруг предложил — на собаках.

— Они только поворачивать не умеют, — сказал он серьёзно, — а так очень хорошо везут. А на поворотах я слезаю и сам поворачиваю.

Я было возразил, что не лучше ли всё-таки на лыжах, но Володя обиделся за своих собак, и пришлось согласиться.

— Даже мама может подтвердить, — сказал он строго, — что по прямой они везут превосходно.

Как настоящий ненец, он бодро крикнул «Хэсь!», когда мы уселись на нарты, — и собаки помчались. Ого, как ударило мелким снегом в лицо, закололо глаза и занялось дыхание! Нарты подбросило на сугробе, я схватился за Володю, но он обернулся с удивлением, и я отпустил его и стал подпрыгивать на каких-то ремешках, натянутых, по-моему, очень слабо.

Мне пришла в голову мысль, что хорошо бы ехать немного потише, — но куда там! Нечего было и думать! Грозно подняв палку, Володя орал на своих собак, и они мчались всё быстрее и быстрее. Конечно, я мог бы крикнуть Володе, чтобы он придержал собак. Но это был верный способ навсегда потерять его уважение. Всё-таки я крикнул бы, пожалуй, — уж больно высоко подпрыгивали на сугробах эти проклятые нарты! Но в эту минуту Володя ещё раз обернулся ко мне, и у него было такое раскрасневшееся счастливое лицо и ушанка с таким ухарским видом сбилась набок, что я решил лечь животом вниз и покориться.

Раз! Вдруг собаки остановились как вкопанные, и я сам не знаю, каким образом удержался на нартах. Ничего особенного! Оказывается, пора уже было поворачивать на Протоку, и Володя остановил собак, чтобы переменить направление.

Не припомню, сколько раз я давал себе слово никогда больше не ездить на собаках, — вероятно, столько же, сколько поворотов до острова, на котором расположен зверовой совхоз. Но Володя был в восторге:

— Правда, здóрово, а?

И я согласился, что «здóрово».

Вот наконец и Протока! Мы врезались в кустарники, скатились с берега и, подпрыгивая, помчались по льду. Теперь я окончательно убедился, что по прямой Володины собаки везут превосходно. Ежеминутно они приноравливались рассадить наши нарты о неровно замёрзшие льдины, и Володя чуть не сорвал голос, крича на них и ругаясь. Счастье, что противоположный берег был очень крутой и бег их, естественно, стал замедляться.

Но вот мы миновали Протоку, собаки прибавили ходу, залаяли и вдруг — что это? Как будто в ответ, разноголосый лай послышался из-за елей — сперва отдалённый, потом всё ближе и ближе. Это был протяжный, дикий, беспорядочный лай, от которого невольно даже сжалось сердце.

— Володя, откуда здесь столько собак?

— Это не собаки. Это лисицы!

— Почему же они лают?

— Они собакообразные! — обернувшись, крикнул Володя. — Они лают.

Мне случалось, конечно, видеть чёрно-бурых лисиц, но Володя объяснил, что в этом совхозе разводят серебристо-чёрных и что это совсем другое. Таких лисиц больше нет во всём мире. Считается, что белый кончик хвоста — красиво, а здесь в совхозе стараются вывести лисицу без единого белого волоска.

Словом, он действительно заинтересовал меня, и я был очень раздосадован, когда через четверть часа мы подъехали к воротам совхоза и сторож с винтовкой за плечами сказал нам, что питомник для осмотра закрыт.

— А для чего открыт?

— Для научной работы, — внушительно отвечал сторож.

Я чуть не сказал, что мы и приехали для научной работы, но вовремя посмотрел на Володю и придержал язык.

— А директора можно?

— Директор в отъезде.

— А кто его заменяет?

— Старший учёный специалист, — сказал сторож с таким выражением, как будто он и был этим старшим учёным специалистом.

— Ага! Вот его-то нам и нужно!

Я оставил Володю у ворот, а сам пошёл искать старшего учёного специалиста.

Очевидно, в совхозе бывало не очень много народу, потому что только одна узенькая тропинка вела по широкому, покрытому снегом двору к дому, на который указал мне сторож. Этот дом ещё издалека чрезвычайно напомнил мне грязновато-зелёную лабораторию Московского зоопарка, в которой Валя Жуков некогда показывал нам своих грызунов, — только та была немного побольше. Это было такое сильное впечатление сходства, что мне показалось даже, что я слышу тот же довольно противный мышиный запах, когда, отряхнув с валенок снег, я открыл дверь и очутился в большой, но низкой комнате, выходившей в другую, ещё большую, в которой сидел за столом какой-то человек. Мне показалось даже, что этот человек и есть Валька, хотя в первую минуту я не мог отчётливо рассмотреть его после ослепительного снежного света, а он к тому же поднялся, увидев меня, и стал спиной к окну. Мне показалось, что этот человек смотрит на меня совершенно так же, как Валька, с таким же добрым и немного сумасшедшим выражением, что у него тот же самый чёрный Валькин пух на щеках, только погуще и почернее, и что он сейчас Валькиным голосом спросит меня: «Что вам угодно?»

— Валя! — сказал я. — Да ты ли это? Валька?

— Что? — растерянно спросил он и, как Валька, положил голову набок.

— Валька, скотина! — сказал я, чувствуя, как у меня сердце начинает прыгать. — Да ты что же? В самом деле не узнаёшь меня?

Он стал неопределённо улыбаться и совать мне руку.

— Нет, как же, — фальшивым голосом сказал он, — мы, кажется, встречались.

— Кажется? «Мы, кажется, встречались»!

Я взял его за руку и потащил к окну:

— Ну, смотри! Корова!

Он посмотрел и нерешительно засмеялся.

— Чёрт, неужели не можешь узнать? — сказал я с изумлением. — Да что же это? Может быть, я ошибаюсь?